Маруськин ликовал!
Теперь Верин пальчик был ублажен. Колечко в пору: сидело плотно, не вращалось. Вера поцеловала в губы мужа, как во французском кино возбуждающим, затяжным поцелуем. «Дома поблагодаришь...» – Маруськин притиснул жену с такой силой, что в Вере что-то хрустнуло.
«Ой, раздавишь, Петечка...»
Маруськин любил жену искренне и простодушно. Он любил её больше Родины, партии и хоккея. И это были не просто слова, а поступки. Уже десятый год его погоны мелкой россыпью украшали потертые звездочки. И все из-за того, что партия и Родина, активно посылавшие офицера Маруськина в перспективные дыры, неизменно получали документ, в котором расписывались болезни любимой Веры. Здоровье жены было ему важнее карьеры. На бесперспективном и беспартийном Маруськине Красная Армия поставила должностной крест и забыла. Да и он был не в обиде. Главное служил недалеко от города, хоть и областного.
Маруськин всегда куда-то спешил. Дела чаще были домашними- огородными: воды ли в бочку натаскать, парник ли открыть, а вечером закрыть обратно, дров ли наколоть. Вера если затеет стирку – титан растопить или ей вздумается по магазинам проехаться – машину к подъезду. Какая там служба. Дети болеют – в город к врачам, снова не до службы. Маруськина вздрючивали начальники, да не по разу, а регулярно. Почти на каждом совещании он получал взыскания от всех командиров бывших над ним. Что ему командиры. Когда главный командир его жизни любимая женулечка! Маруськин тихо сопел в ответ на «уи» летавшие по кабинету, и на все про все у него было только два ответа: «так точно» и «никак нет».
Да, и выглядел Маруськин как-то не по уставу. Галстук носил в кармане. Воротник форменной рубахи сдавливал тюленью шею, оттого верхнюю пуговку он застегивал только в приказном порядке или в кабинете у комбрига. Китель распирало так, что пуговицы, еле сдерживали натиск живота. Еще чуть и, казалось, сорвавшись с ниток, они поубивают рядом стоящих. Голова под фуражкой потела, и он сдвигал фуражку на затылок, открывая ветру крутой и вечно влажный лоб с прилипшими завитками волос. Походка его была тяжела и основательна. Носить жену на руках он обещал еще до свадьбы и слово держал. В женулечке его всего-то пятьдесят килограмм, как в мешке с сахаром. И вся она сахарная. Сколько он мешков-то перетаскал у себя на тыловом складе. Что там сахар... Глазищи у неё, что уголь на кочегарке, а волосы длинные, волнистые, густые черные, точно сажей накрашены и ни одного седого! Маленькая, а родила ему двоих деток и в свои тридцать восемь выглядела лет на двадцать пять. А потому, что любил.
Другие-то бабы, до выпадения маток, ведрами навоз на огурцы таскали, пока их обтрепки водку жрали. Только не Петрушечка. Все сам. А Вера в обеденный перерыв за зеленушкой если сбегает, укропчик там пощипать, редисочки дернуть. У неё же должность – комендантша офицерского общежития!
Веру уважали и за образование и за то, что никогда не ругалась по-матерному. И то, что модная она была тоже заслуга Петечки. Журнал «Бурда» ей из Москвы сержант-срочник пересылал. Вернее его родители, чтоб парню легче служилось. Как только Вера услышала про тот журнал, так и Маруськину покоя не стало, пока не нашел. Любовь она еще и не такие задачи решает.
Музыка закончилась и красномордый завклуба, он же зам. командира по организационно-партийной работе затеял конкурсы. Всем было весело и жарко. Маруськин под руку довел Веру до столика, за которым Бирк и его жена Нелли, крупная женщина без талии, поглощали принесенные из дому новогодние деликатесы. Туфли Нелли, скорее похожие на баржи, чем на лодочки, валялись под столом. Опухшие плоскостопные ноги в розоватом капроне увесистыми коленками подпирали столешницу. С таких женщин кариатид ваять, Вера против неё казалась эльфом. Маруськин отодвинул стул и, усадив женулечку, сел рядом. То, что произошло с Ванькой, он рассказывать не стал. Зачем тревожить женулечку. Портить ей праздник. Небось, обойдется.
– Мимоза в этот раз, Вер, тебе удалась. Ты морковь кладешь? Я-то везде морковь кладу. На вот попробуй оливье. Колбаса молочная. Бирк в Нарве брал. – Нелли заботливо горкой навалила в тарелку мешанину с майонезом и подлила себе в стопку водки. – Ну, что? за Новый Год! За победу над врагами нашими и социализма! Ура!
Все выпили.
Семья Бирков была бездетной. Отчего-то природа сопротивлялась их размножению. И легче было бы пережить свое бездетство, живи они в большом городе, где нет никому ни до кого дела. А тут все на виду и вроде сочувствуют, но как-то неделикатно. В городке всем известно, по какой причине нет детей, где лечилась, чем. «Анамнез в мешке не утаишь», – смеялась Нелли. Она почти смирилась и искала радость в чужих детишках. Воспитатель из неё получился терпеливый и ответственный. И когда она читала родной белолицей детворе средней группы детсада: