— Он должен жить, как другие. Я не могу допустить, чтобы пестик и ступку приносили в гостиную, которая бы пропахла алоэ.
— Мой мальчик должен сам готовить лекарство? — уныло спросил майор.
— Несомненно. Самый младший ученик всегда готовит лекарство. Это нетрудно. Он будет утешать себя мыслью, что не ему придется его глотать. Он будет бесплатно есть пастилки, варенье из шиповника, а по воскресеньям он будет пробовать финики в награду за свои недельные труды в приготовлении лекарства.
Майор Кокс не был уверен, не смеется ли над ним исподтишка мистер Гибсон. Но обо всем было уже давно договорено и истинные преимущества были так велики, что он подумал, что лучше не обращать внимания и даже покориться унижению и изготовлять лекарства. Зато его успокоило поведение мистера Гибсона, когда, наконец, наступил момент расставания. Доктор мало говорил, но в его манерах было неподдельное сочувствие, что отозвалось в сердце отца словами «вы доверили мне своего мальчика, я полностью принимаю ответственность за него».
Мистер Гибсон знал свое дело и человеческую натуру слишком хорошо, чтобы сделать юного Кокса любимчиком. Но время от времени он не мог не показать парню, что относится к нему с особым интересом как к сыну своего друга. Кроме того, такое отношение требовалось самому молодому человеку, что доставляло удовольствие мистеру Гибсону. Мистер Кокс был безрассудным и импульсивным, был склонен говорить, порой попадая в точку с непроизвольным умением, а в другой раз — делая грубые и поразительные промахи. Мистер Гибсон обычно говорил ему, что его девизом всегда будет «убить или вылечить», и на это однажды мистер Кокс ответил, что, по его мнению это самый лучший девиз, что есть у доктора. Поскольку если он не сможет вылечить пациента, то для последнего это будет самый лучший способ уйти из этой нищенской жизни тихо и сразу. Мистер Уинн посмотрел на него с удивлением и заметил, что такое избавление от нищеты люди могут счесть убийством. Мистер Гибсон сухо ответил, что со своей стороны он бы не считал это обвинением в убийстве, но он бы не стал избавляться от выгодных пациентов так скоро. Он считает, что так как они желают и могут платить две с половиной кроны за визит доктора, его долг оставить их в живых. Конечно, когда они становятся бедняками, дело другое. Мистер Уинн размышлял над его словами, мистер Кокс только смеялся. Наконец, мистер Уинн сказал:
— Но вы, сэр, каждое утро уходите до завтрака, чтобы навестить старую Нэнси Грант, вы заказали ей лекарство, сэр, самое дорогое в списке Корбина.
— Разве вы не выяснили, как людям трудно жить согласно их правилам? Вам еще многому надо учиться, мистер Уинн! — сказал Гибсон и вышел из кабинета.
— Я никогда не мог понять учителя, — сказал мистер Уинн с отчаянием в голосе. — Над чем вы смеетесь, Кокси?
— О, я думаю о том, как вы счастливы, имея родителей, которые внушили вашей юной душе моральные принципы. Вы бы пошли и отравили всех бедняков, если бы ваша матушка не сказала вам, что убийство это преступление. Вы бы думали, что поступаете так, как вам велено, и цитировали бы слова старого Гибсона, когда пришли попытаться. «Пожалуйста, мой божественный судья, они не в состоянии оплатить мои визиты, поэтому я последовал правилам профессии, которым учил меня мистер Гибсон, великий хирург Холлингфорда, и отравил бедняков».
— Я не выношу эту его насмешливую манеру.
— А мне она нравится. Если бы не шутки учителя, финики и кое-что еще, я сбежал бы в Индию. Я ненавижу душные комнаты, больных, запах лекарств и отвратительный запах пилюль на своих руках. Фу!
Глава V
Юношеское увлечение
Однажды по какой-то причине мистер Гибсон неожиданно вернулся домой. Войдя через садовую дверь — сад примыкал к конюшне, где доктор оставлял лошадь — он как раз проходил по коридору, когда дверь кухни отворилась, и девушка, самая младшая из домашней прислуги, быстро вышла в коридор с запиской в руке, собираясь отнести ее наверх. Но, заметив хозяина, она вздрогнула и повернула назад, чтобы скрыться на кухне. Если бы она не вернулась, что подтвердило ее вину, мистер Гибсон, от природы не подозрительный, никогда бы не обратил на нее внимания. Но поскольку так случилось, он быстро шагнул вперед, открыл дверь кухни и выкрикнул «Бетия» так резко, что она без промедления вышла к нему.
— Дай мне ту записку, — сказал он.
Служанка немного замешкалась.
— Это для мисс Молли, — запинаясь, произнесла она.
— Дай ее мне! — повторил он уже тише. Девушка была готова заплакать, но по-прежнему крепко держала записку за спиной.
— Он сказал, что я должна передать ей записку в собственные руки, и я честно обещала, что передам.
— Кухарка, сходи и найди мисс Молли. Скажи ей немедленно прийти сюда.
Он не сводил глаз с Бетии. Сбежать было бесполезно, она могла бы бросить записку в огонь, но ей не хватило присутствия духа. Девушка стояла неподвижно, стараясь не встречаться глазами с неподвижным взглядом хозяина.
— Молли, моя дорогая!
— Папа, я не знала, что ты дома, — простодушно ответила удивленная Молли.
— Бетия, сдержи свое слово. Вот мисс Молли. Отдай ей записку.
— Поверьте, мисс, я ничего не могла поделать!
Молли взяла записку, но прежде чем она успела открыть ее, отец сказал:
— Это все, моя дорогая. Тебе не нужно читать. Отдай записку мне. Передай тем, кто послал тебя, Бетия, что все письма для мисс Молли должны проходить через мои руки. Теперь ступай назад, гусенок.
— Папа, я заставлю тебя сказать, кто мне пишет.
— Мы подумаем об этом позднее.
Молли ушла неохотно, с неудовлетворенным любопытством, наверх к мисс Эйр, которая по-прежнему днем была ее компаньонкой, если не гувернанткой. Мистер Гибсон вернулся в пустую столовую, закрыл дверь, сломал печать на записке и начал читать. Это было пылкое любовное послание от мистера Кокса. Он открыто признавался, что больше не в состоянии видеть Молли день за днем и молчать о своем чувстве к ней — «непреходящем чувстве», как он его назвал — читая эти строки, мистер Гибсон немного посмеялся. Не посмотрит ли она на него добродушно? Не подумает ли о том, чьи мысли заняты только ею? и тому подобное с надлежащими пылкими комплиментами ее красоте. Она — прекрасна, не бледна, ее глаза — путеводные звезды, а ямочки на щеках — след от пальчиков Купидона и так далее.
Мистер Гибсон закончил читать письмо и стал размышлять над ним. «Кто бы мог подумать, что парень так поэтичен, без сомнения в библиотеке кабинета есть Шекспир — я уберу его и вместо этого поставлю „Словарь Джонсона“. Утешает одно — я убежден в ее абсолютной невиновности… неведении, я бы сказал… поскольку легко понять, что это его первое „признание в любви“, как он его называет. Однако, когда поклонники появляются так рано — это может причинить много беспокойства. Ей же только семнадцать… нет, семнадцать будет только в июле, не раньше чем через шесть недель. Шестнадцать и девять месяцев! Ведь она же совсем ребенок. Конечно, бедной Джини было немногим больше, а как я любил ее!» (Миссис Гибсон звали Мэри, доктор, должно быть, вспомнил кого-то еще.) Его мысли вернулись к прежним дням, хотя в руке он по-прежнему держал раскрытое письмо. Спустя некоторое время взгляд доктора наткнулся на листок бумаги, а мысли вновь обратились к настоящему. «Я не буду с ним суров. Я намекну ему. Он достаточно сметлив, чтобы понять намек. Бедный паренек! Если я отошлю его, что было бы очень разумно, ему некуда будет ехать».
Еще немного поразмышляв, мистер Гибсон пошел, сел за письменный стол и написал следующий рецепт: