— Это так огорчит отца! — Слова доктора повергли мистера Кокса если не в раскаяние, то в смятение.
— Я не вижу другого выхода. Это причинит майору Коксу некоторые неудобства (я позабочусь о том, чтобы он не понес лишних расходов), но что, по-моему, огорчит его более всего — это обман доверия, ведь я доверял вам, Эдвард, как родному сыну!
Было в голосе мистера Гибсона, когда он говорил серьезно, особенно если касался какого-нибудь собственного чувства — он, который так редко обнаруживал перед другими, что происходит в его сердце, — нечто неотразимо действующее на людей: переход от шутливости и сарказма к ласковой серьезности.
Мистер Кокс поник головой и задумался.
— Я правда люблю мисс Гибсон, — наконец сказал он. — Кто может справиться с этим чувством?
— Мистер Уинн, я надеюсь.
— Его сердце давно занято, — ответил мистер Кокс. — Мое было свободно как ветер, пока я не увидел ее.
— Поможет ли излечить вашу… ну, скажем, страсть, если мисс Гибсон будет выходить к столу в синих очках? Я заметил, что вы очень подробно останавливаетесь на красоте ее глаз.
— Вы насмехаетесь над моими чувствами, мистер Гибсон. Неужели вы забыли, что сами когда-то были молоды?
«Бедная Джинни» на миг предстала перед глазами мистера Гибсона, и он ощутил легкий укор совести.
— Ладно, мистер Кокс, давайте подумаем, сможем ли мы заключить соглашение, — сказал он после минутного молчания. — Вы совершили действительно дурной поступок и, я надеюсь, в глубине души сознаете это или осознаете впоследствии, когда остынете от спора и немного подумаете. Но я не окончательно потерял уважение к сыну вашего отца. Если вы дадите мне слово, что, пока остаетесь членом моей семьи — учеником, помощником, называйте как угодно, — не станете пытаться открыть свою страсть (заметьте, я стараюсь принять вашу точку зрения на то, что сам назвал бы простой фантазией) моей дочери или говорить о своих чувствах с кем-либо другим, вы можете остаться здесь.
Мистер Кокс стоял в нерешительности:
— Мистер Уинн все знает о моих чувствах к мисс Гибсон, сэр. У нас с ним нет друг от друга секретов.
— Тогда, я полагаю, ему достанется роль тростника. Вы знаете историю про брадобрея царя Мидаса, который обнаружил, что у его царственного господина под гиацинтовыми кудрями — ослиные уши? Тогда брадобрей, у которого не было своего мистера Уинна, пошел к тростнику, что рос на берегу ближнего озера, и прошептал ему: «У царя Мидаса ослиные уши». Но он повторял это так часто, что тростник выучил эти слова наизусть и повторял целыми днями, — так что в конце концов секрет перестал быть секретом. Если вы и дальше будете все рассказывать мистеру Уинну, то уверены ли вы, что он тоже не повторит ваши слова?
— Если я даю слово джентльмена, сэр, то я даю его и за мистера Уинна.
— Полагаю, мне придется рискнуть. Но не забывайте, как легко загрязнить и опорочить имя молоденькой девушки. Молли росла без матери, и именно по этой причине она должна существовать среди вас безупречно чистой и непорочной, как сама Уна. [17]
— Мистер Гибсон, если хотите, я поклянусь в этом на Библии! — вскричал восторженный молодой человек.
— Вздор! Как будто вашего слова, если оно хоть чего-то стоит, мне недостаточно! Можем, если вам угодно, пожать друг другу руки.
Мистер Кокс с готовностью шагнул вперед и чуть не вдавил перстень мистера Гибсона ему в палец.
Выходя из комнаты, он с некоторой неловкостью спросил:
— Могу я дать крону Бетайе?
— Разумеется, нет! Предоставьте Бетайю мне. Я надеюсь, вы не скажете ей ни слова, пока она здесь. Я позабочусь, чтобы она получила приличное место.
Затем мистер Гибсон позвонил, чтобы подали лошадь, и поехал с последними на этот день визитами. Ему не раз приходило в голову, что за год он совершает путешествие, равное кругосветному. В графстве было не много врачей с такой обширной практикой, как у него: он посещал маленькие домишки по окраинам общинных земель и фермерские дома в конце узких деревенских улиц, никуда более не ведущих, затененных сомкнувшимися над головой ветвями буков и вязов, пользовал всех помещиков в радиусе пятнадцати миль от Холлингфорда и был постоянным лечащим врачом в тех более знатных семьях, что ежегодно отправлялись в феврале в Лондон, согласно тогдашней моде, и возвращались на свои акры в начале июля. По необходимости он много времени проводил вне дома и в этот мягкий и приятный летний вечер вдруг ощутил свое частое отсутствие как великое зло. Он был поражен, сделав неожиданное открытие, что его малышка быстро растет, становясь женщиной и неведомо для себя привлекая тот неодолимый интерес, что вторгается в женскую жизнь, а он, будучи ей одновременно и за отца и за мать, постоянно в разъездах и не в силах оберегать ее так, как того желает. Результатом этих размышлений была поездка на следующее утро в Хэмли, где он сообщил, что позволяет своей дочери принять приглашение, сделанное накануне миссис Хэмли и тогда им отклоненное.
17
Уна — героиня поэмы «Королева фей» Эдмунда Спенсера (1552–1599), образец чистоты и непорочности.