— Не знаю, — сказала Молли, вздрогнув от этого неожиданного вопроса.
— Не важно! Это было еще до короля Альфреда, потому что он, вы знаете, был уже королем всей Англии. Но я говорю — вот я, с происхождением самым лучшим и древним, какое только может быть в Англии, и между тем я сомневаюсь, что незнакомец, посмотрев на меня, принял бы меня за джентльмена — с моим-то красным лицом, огромными руками и ногами, с моей тучной фигурой (четырнадцать стоунов, и никогда не было меньше двенадцати, даже в юные годы); а вот — Осборн, уродившийся в мать, которая представления не имеет, кем был ее прапрадед, храни ее Господь; и у Осборна лицо тонкое, как у девушки, фигура хрупкая, руки и ноги маленькие, как у какой-нибудь леди. Он пошел в родню мадам, а она, как я уже сказал, не знает, кем был ее дед. Вот Роджер — тот в меня, Хэмли из Хэмли, и никто, увидев его на улице, никогда не подумает, что этот загорелый, широкоплечий, неуклюжий малый — благородных кровей. И однако же, все эти Камноры, вокруг которых поднимают такой шум у вас в Холлингфорде, просто из вчерашней грязи. Я тут на днях говорил с мадам о браке Осборна с дочерью Холлингфорда (то есть если бы у него была дочь — на самом деле у него одни мальчики), но я совсем не уверен, что дал бы согласие на такой брак. Нет, я бы решительно не согласился, потому что — судите сами — у Осборна будет первоклассное образование, его семья ведет свой род со времен Гептархии, а хотел бы я знать — где были Камноры во времена королевы Анны?
Он зашагал дальше, размышляя про себя над вопросом, смог ли бы он дать свое согласие на такой невозможный брак, и некоторое время спустя, когда Молли уже совершенно забыла о затронутом им предмете, вдруг решительно объявил:
— Нет! Я уверен, что надо было бы метить выше. Так что, пожалуй, хорошо, что у милорда Холлингфорда только сыновья.
Через некоторое время он со старомодной галантностью поблагодарил Молли за компанию и высказал предположение, что к этому времени мадам уже, несомненно, поднялась и оделась и будет рада видеть свою молодую гостью. Он указал ей направление к темно-пурпурному, облицованному камнем дому, видневшемуся невдалеке между деревьями, и заботливо смотрел ей вслед, пока она шла полевыми тропинками.
«Славная девочка у Гибсона, — молвил он про себя. — Но как, однако, крепко у нее засела эта мысль о его возможной женитьбе! Надо было бы поосторожнее выбирать, что можно говорить при ней, а что нет. Подумать только — ей никогда и в голову не приходило, что у нее может появиться мачеха. Да и то сказать, мачеха для девочки — совсем не то, что вторая жена для мужчины».
Глава 7
Предвестья любовных бед
Если сквайр Хэмли не в состоянии был сказать Молли, кого молва прочила в жены ее отцу, то судьба все это время готовила вполне определенный ответ ее недоуменному любопытству. Но судьба — хитрая особа и планы свои выстраивает так же незаметно, как птица вьет гнездо, и почти из таких же незначительных пустяков. Первым таким «пустячным» событием стал бунт, который Дженни (кухарка мистера Гибсона) учинила по случаю удаления из дома Бетайи. Девушка была ее дальней родственницей и протеже, и Дженни сочла возможным заявить, что «отказать от места» следует мистеру Коксу, подговорившему бедняжку на этот поступок, а не подговоренную им и пострадавшую Бетайю. Такая точка зрения представлялась достаточно убедительной, чтобы заставить мистера Гибсона почувствовать, что он поступил не совсем справедливо. Надо сказать, он позаботился о том, чтобы новое место Бетайи было ничуть не хуже того, какое она занимала в его доме. Дженни тем не менее объявила, что тоже уходит, и, хотя мистеру Гибсону было прекрасно известно по прошлому опыту, что все подобные ее угрозы были словами, а не делами, он не выносил неудобства, неопределенности и той обстановки недоброжелательства, когда в собственном доме во всякое время встречаешься с женщиной, чье лицо так явно выражает обиду и недовольство.
В самый разгар этой мелкой домашней неприятности возникла другая, гораздо более серьезного свойства. На время отсутствия Молли, которое должно было по первоначальному плану продлиться две недели, мисс Эйр отправилась со своей старушкой-матерью и сиротами — племянниками и племянницами к морю. На десятый день мистер Гибсон получил красиво написанное, изящно составленное, восхитительно сложенное и аккуратнейшим образом запечатанное письмо от мисс Эйр. Ее старший племянник заболел скарлатиной, и есть основания опасаться, что болезнь перекинется и на младших. Все, что было связано с этой болезнью — дополнительные расходы, тревога, долгая задержка возвращения домой, — обрушилось на бедную мисс Эйр. Но в письме ни слова не было сказано о неудобствах, которые испытывала сама мисс Эйр: она лишь искренне и смиренно извинялась за то, что не сможет вернуться в условленное время к своим обязанностям в семье мистера Гибсона, кротко добавив, что так, возможно, и лучше, ведь Молли не переболела скарлатиной, и если бы даже мисс Эйр смогла оставить сирот, чтобы вернуться к своей работе, это могло бы оказаться небезопасным и неосторожным шагом.