— Право, сэр! Не дал ни пенни.
— Хотя и должны были. Следует всегда платить тем, кто выполняет ваши грязные поручения.
— Вы только что сами назвали это подкупом и взяткой, сэр, — в недоумении пробормотал мистер Кокс.
Не обратив внимания на его реплику, доктор продолжил:
— Побудили одну из служанок рискнуть местом работы, даже не предложив ни малейшей компенсации, и поручили ей тайно передать письмо моей дочери — совсем ребенку.
— Но, сэр, мисс Гибсон скоро исполнится семнадцать! Я сам недавно слышал, как вы это сказали, — гневно возразил юноша, однако доктор опять его не услышал.
— Вы не пожелали показать письмо ее отцу, принявшему вас в свой дом. Сын того майора Кокса, которого я хорошо знал, должен был прийти ко мне и открыто заявить: «Мистер Гибсон, я люблю — или воображаю, что люблю, — вашу дочь. Не считаю правильным скрывать от вас свое чувство, хотя не в состоянии заработать ни пенни. Не имея перспектив на независимое существование даже для себя еще в течение нескольких лет, не скажу ни слова о своих чувствах — или воображаемых чувствах — самой юной леди». Вот как должен был поступить сын вашего отца, хотя сдержанное молчание оказалось бы намного предпочтительнее.
— А если бы я так поступил, сэр — возможно, действительно следовало произнести эти слова, — взволнованно и торопливо проговорил мистер Кокс, — каким бы оказался ваш ответ? Вы бы одобрили мою страсть, сэр?
— Скорее всего я ответил бы — хотя не уверен в точности выражений, — что вы молодой болван, но не бесчестный молодой болван. Еще посоветовал бы не позволять себе задумываться о телячьей любви, пока она не выросла в истинную страсть. А чтобы компенсировать причиненное унижение, велел бы вступить в крикетный клуб Холлингфорда и постарался как можно чаще отпускать по субботам, во второй половине дня. А так придется написать лондонскому агенту вашего отца и попросить его забрать вас из моего дома. Разумеется, с возвратом уплаченных денег, что позволит вам устроиться на учебу к другому доктору.
— Отец ужасно расстроится, — горестно пробормотал исполненный отчаяния и раскаяния мистер Кокс.
— Не вижу другого выхода. Конечно, доставлю майору Коксу лишние хлопоты (конечно, о том, чтобы не ввести его в дополнительные расходы, позабочусь), но думаю, что больше всего его расстроит злоупотребление доверием, ибо я доверял вам, Эдвард, как собственному сыну!
Когда мистер Гибсон говорил серьезно, особенно о чувствах — он, кто так редко раскрывал сердце, — в голосе его появлялось нечто неотразимое для собеседника: переход от привычного шутливого тона к нежной искренности.
Опустив голову, мистер Кокс надолго задумался, а потом признался:
— Но я люблю мисс Гибсон. Кто же мне поможет?
— Надеюсь, мистер Уинн! — ответил доктор.
— Его сердце уже занято, а мое оставалось свободным до того момента, пока я не увидел ее.
— Не пройдет ли ваша… страсть, скажем так, если отныне мисс Гибсон станет выходить к столу в синих очках? Как я заметил, вы очень много рассуждаете о красоте ее глаз.
— Насмехаетесь над моими чувствами, сэр. Должно быть, забыли, что и сами когда-то были молоды.
Перед мысленным взором доктора возникла «бедняжка Дженни», и он почувствовал себя слегка пристыженным, а после минутного раздумья предложил:
— Что же, мистер Кокс, давайте попробуем заключить сделку. Вы поступили очень плохо. Надеюсь, в глубине души уже признали свою вину или признаете, как только остынете от этого разговора и немного подумаете. Но я не утрачу остаток уважения к сыну своего друга. Если дадите слово, что, оставшись в моем доме в качестве ученика или ассистента — назовите как угодно, — не попытаетесь вновь открыть свою страсть (видите, стараюсь взглянуть вашими глазами на то, что назвал бы фантазией) устно, письменно, взглядами или поступками лично дочери или в разговорах с другими людьми, то продолжите обучение. Если же не готовы пообещать, придется прибегнуть к названной мере, а именно написать агенту вашего отца.
Мистер Кокс застыл в нерешительности.
— Но мистер Уинн знает о моих чувствах к мисс Гибсон, сэр. У нас нет секретов друг от друга.
— В таком случае, он должен перевоплотиться в тростник. Вам известна история о парикмахере царя Мидаса, чьи пышные кудри скрывали ослиные уши. Поэтому, за неимением мистера Уинна, парикмахер приходил на берег озера и шептал тростнику: «У царя Мидаса ослиные уши». Однако он так часто это повторял, что тростник запомнил слова и постоянно их шуршал, так что скоро тайна перестала быть тайной. Если будете без конца твердить мистеру Уинну о своей симпатии, уверены, что он не поделится с кем-то еще?