Но вот настал день праздника. Все гости-мужчины, по римскому обычаю, перед ужином пошли в баню. Уже там, у бассейнов, изрядно разогревшись галилейским вином, в пиршественный зал шли навеселе. В роскошном зале дворца, отделанном розовым мрамором, гости расположились большим амфитеатром. Окна зала и колонны были увешаны гирляндами восхитительных цветов. Музыканты заиграли на флейтах и струнных инструментах. Слуги один за другим входили в зал и подносили гостям чаши для омовения и полотенца. Затем появились слуги со всевозможными яствами, и пиршество началось. Гости вставали поочередно и, провозглашая здравицы Антипе, выпивали свои кубки до дна. Тут же снова садились и начинали пожирать деликатесы, щедро выставленные на столе. Когда подавали вторую смену горячих блюд, никто уже никого не слушал. Каждый выкрикивал что хотел. На жонглеров и акробатов, выступавших перед пирующими, никто не обращал внимания. Все наперебой говорили, не заботясь о том, будут ли они услышаны. Но тут вдруг ритмично забили литавры, мелодично зазвенели колокольчики, и на середину зала выбежала девушка. Легкий светло-зеленый шелк облегал ее стройный стан, не скрывая за своей прозрачностью изящные формы тела девицы. Золотистые ленты, охватившие ее голову, трепетно развивались от движений красавицы вместе с мягкими прядями вьющихся волос. Лицо ее наполовину скрывала золотисто-пурпурная маска. Девушка словно порхала по залу, казалось, не касаясь пола. Она в такт музыки и звонких бубнов, то выгибалась, словно у нее вообще не было костей, то вдруг пружинисто разгибалась и кружилась так, что ее фигура свивалась в причудливую спираль. То гарцевала как строптивая лошадка, высоко подбрасывая колени, то начинала изображать страсть куртизанки, обольщающей невидимого любовника. Мужчины сидели, завороженные музыкой и движением танцовщицы, забыв обо всем на свете. И когда танец закончился, они все еще сидели словно в оцепенении. А потом вдруг разом все закричали, восторженно прославляя танцовщицу. Девушка поклонилась публике и хотела удалиться, но ее окликнул сам тетрарх:
— Я повелеваю тебе, красавица, сними маску.
Девица сперва замешкалась, но потом решительно сдернула маску, и перед Антипой предстала его падчерица. Гости снова стали громко выражать свои восторги. Антипа охнул от удивления и потом, обращаясь к гостям, с гордостью заявил:
— Это моя дочь Саломея.
И опять послышались возгласы удивления и восхищения. Ирод был на седьмом небе от счастья. Он с гордостью обводил торжествующим взглядом ряды амфитеатра — полюбуйтесь, как у меня все хорошо!
— Послушай, Саломея, — обратился он к девице, — ты порадовала мое сердце, и я готов тебе дать все, что ты пожелаешь. Хоть половину моего царства. Проси.
Девица растерянно захлопала своими длинными ресницами, а среди гостей послышались смешки. Это неприятным отзвуком задетого самолюбия отозвалось в сердце тетрарха.
— Слышите, вы все, я — Ирод Антипа, тетрарх Галилеи и Переи, клянусь всеми своими сокровищами, что исполню любую просьбу этой девицы.
Саломея вдруг повернулась и быстро убежала, чем очень развеселила гостей. Застолье снова пошло своим чередом. Но когда в зал вновь вбежала запыхавшаяся танцовщица, все смолкли, и любопытные взоры гостей обратились на Саломею. В тишине зала прозвучал ее звонкий голос:
— Хочу, чтобы ты дал мне на блюде голову Иоанна, прозванного в народе Крестителем.
Если бы гром раздался среди ясного неба, то и он бы меньше поразил гостей, услышавших от девицы такое странное желание. Все стали переговариваться между собой, а девочка стояла и ждала ответа. Антипа нахмурился и задумался. Сидящий с ним рядом тетрарх Авилинии Лисаний язвительно сказал:
— Не всякий правитель силен исполнить свои клятвы.
— Нет, — взревел вдруг пьяным голосом тетрарх, — пусть знают все, что сын великого царя Ирода достоин своего отца. Пусть будет так, как она пожелала. Эй, Иосиф, — крикнул он начальнику своей охраны, — немедленно принеси мне голову Иоанна на блюде.
Все гости дружно поднялись со своих мест и, подняв кубки с вином, стоя приветствовали решительность Ирода Антипы, говоря что он достоин быть царем, как и его отец. Вино снова полилось рекой.