— По что так? — спросил Иоанн Васильевич.
— Взгляни, мой любый, — отвечала она, — взгляни на его руки, он в навозе. Я поцелую эту грязь, а потом буду целовать тебя в уста, да ни за что!
— А я же целовал!
— Ты прирождённый царь, к тебе ничего не пристанет, а я только твоей милостью царица.
Этот ответ очень понравился прирождённому царю, и он даже сказал провидцу:
— Не суйся к царице со своими отрепьями. Не больно-то много в них святости. Брысь!
Приступили к закладке храма. Назначенное ему место окропили святой водой при всенародном песнопении «Царю Небесный...». Первый камень опустил в назначенное ему гнездо митрополит, сказавший при этом прочувственное слово. Народ молился от всей души: усердно, жарко; все работники стояли на коленях и размашисто крестились, глядя на небеса. Второй камень наладил царь, которому строитель подал ковшик, лопатку и ведро с извёсткой. Зачерпнув извести, царь передал ковшик царице, чего ни она, ни окружавшие не ожидали. Такого почёта женщине не оказывал ещё ни один великий князь, заложивший немало храмов. Женщинам не было даже места в таких всенародных торжествах.
Анастасия Романовна едва удержалась от слёз благодарности, но и одного её взгляда было достаточно, чтобы видеть, чем преисполнена её душа. Мало того, царь сам помог ей сойти в котлован и потом чуть ли не приподнял её наверх.
Бояре не одобрили поступок царя. Глинские говорили почти во всеуслышанье, что их мать Елена ни за что бы не пошла на такое. Виданное ли дело, чтобы женщина, которую по канонам и в алтарь не пускают, участвовала бы в созидании храма!
Другие бояре поддакивали, однако, находившийся вблизи каменщик, вовсе не дерзкого вида и даже стоявший на коленях во всё время закладки, громко произнёс:
— Покойной княгине Елене и действительно неохота было заниматься русским строительством. Ей достаточно было обхаживать своего дружка Телепнёва.
Глинский выдвинулся было с сжатыми кулаками против мизинного человека, но благоразумные бояре сдержали его. Бог знает, что могло произойти среди толпы, настроенной вообще против боярской партии. В руках рабочих было по крайней мере пятьсот сокрушительных молотов. К счастью, постельничий Адашев заметил вовремя, как вскипели страсти обеих сторон. Весь отряд рынд был под его началом и по его знаку разрядил обстановку, встав между спорщиками. От внимания царя не скрылось это происшествие, уже пресечённое Адашевым, а Анастасия Романовна, не успевшая ещё узнать народное настроение, смотрела на свет Божий с истинно святой наивностью. Радостно настроенная, она за несколько минут успела поцеловать руку митрополита, перемолвилась с двумя-тремя боярами, выпросила у мизинного человека пудовый молот, но не удержала его и уронила. Сконфузилась, хотя плечистым каменщикам поступок её доставил истинное наслаждение. В заключение к ней протиснулось сквозь людскую толщу несколько ребятишек, которым отрадно было подставить щёки, чтобы их потрепала сама царица. И она их потрепала. Здесь кстати появился калачник с калачами, пышками, икрой и фляжками с конопляным маслом. Царицыной казначее пришлось опустошить свой кошель, чему очень порадовалась нахлынувшая детвора.
Дальнейшее шествие к святыням, находившимся на противоположной стороне Москвы, могли продолжить только сильные люди, так как дорога заняла бы целый день. Мама и на шаг не отставала от царицы, но её старым ногам было не под силу перенести такой длинный поход. Недолго думая она, пользуясь своей выставленной на груди гривной, подобралась к царю и тихо вымолвила:
— Государь-батюшка, взгляни на царицу, ведь она сомлеет в такой дальней дороге, повели нам возвратиться во дворец.
— Тебе дальше идти никак невозможно, — заявил он жене, не то любовно, не то властно. — Солнце и мужскую кожу пропечёт, а не то что твою тоненькую, женскую. Адашев, подать возок.
Анастасия Романовна не сопротивлялась. Царь пошёл дальше, предложив и митрополиту проследовать в возке. С царицей поместилась только мама, но их сопровождал малый отряд боярских детей, охотно уклонившихся от похода в заморские дебри. Начальником отряда был Лукьяш, зорко следивший, чтобы какой-нибудь злодей не посыпал заговорённым пеплом дорогу царицы.