Много загадочного было в историческом пожаре 1547 г.
Огонь перебрасывало невидимыми руками из Китай-города в Большой посад; по временам вспыхивали огоньки и в деревянных постройках самого Кремля. В народе говорили, что эти вспышки были только предостережением большого пожарища. Так оно и случилось.
Прирождённая чёрствость к чужим страданиям уступила на этот раз в сердце Иоанна Васильевича место скорби. Правда, он и сегодня, объезжая пепелища, топтал младенцев, но настроение народной массы не поощряло его ни к милости, ни к благоволению. Все, кто встречались ему на пути, скрывались от него в переулки и тупики, не стесняясь выкрикнуть укоризненно: «За свои ли грехи страдаем?»
На церковных папертях появились юродивые лохматого, дикого вида, неистово гремевшие веригами; они призывали народ Божий к покаянию, а народ Божий с угрозой отвечал: «Да кому и в чём каяться?» При проезде царя выкрики эти были особенно громки и внушительны.
В царской свите было немало шпионов, которые зачали свой род ещё при великих князьях, но тогда они были только любителями, старавшимися доказать свою преданность князю собиранием добрых и недобрых слухов. Теперь они составляли своего рода дружину при пыточной избе. Впоследствии из этой дружины была образована опричина. Старшим, по слухам, числился в ту пору Мал юта Скуратов, выделившийся своим умением узнать всё, что интересно царю.
Улучив способную минуту, он подкрался теперь к Иоанну Васильевичу и доложил ему шёпотом: «Все новгородцы мутят. Винят тебя, царь, в беззаконии, а сами то и дело кидают в огонь холопов Глинского. Без пыток не обойтись. Повели!
Однако царь пропустил мимо ушей этот донос старшего пыточника. Видно, он был негласным ставленником Шуйских, так как не об одном из них не обмолвился худым словом.
По Москве про Глинских ходило много сплетен, которые тешили народную злобу. Про княгиню Анну Глинскую говорилось, что она самолично окропляла улицы водой, в которой обмывала предварительно сердца умерших младенцев; и где падала капля такой воды, там тотчас же поднимался огненный столб. Говорили, что она и в Кремль пробиралась, да её остановил юродивый Василий. Ей хотелось-де погубить в огне царицу Анастасию Романовну, за то, что она перетянула к себе, не иначе как чародейством, всю любовь москвичей, благословлявших до её времени весь род Глинских, как святительский род, оберегавший всю Литву. Недруги Глинских, однако, мыслили иначе: Литва-то только и рожала ведуний да чародеек.
Поравнявшись с Успением, весь царский кортеж остановился точно по небесному приказу. Москву везде обволакивало тучами едкого густого дыма, а здесь эта туча ворвалась в храм и как бы изготовилась задушить всех молящихся. Престарелый митрополит не успел докончить и молитвы об отвращении Божьего гнева, как силы покинули его, и он в полном облачении упал ничком. Христолюбивые прихожане успели, однако, поднять его на руки и вынести из храма. В притворе нашёлся сосуд с освящённой водой, с помощью которой привели в чувство святителя. Случай этот удвоил силы юродивых, и на их призыв: «Кайтесь, православные, кайтесь, велики наши беззакония, нет им числа и меры, кайтесь!» — вся площадь Успения покрылась коленопреклонёнными. Сквозь эту толпу едва-едва пробрался царь со своей свитой.
Далее он проследовал на Воробьёвы горы, куда и помчался гонец, чтобы приготовить, к приезду хозяина дворцовые хоромы.
Ещё по дороге на горы Иоанну Васильевичу доложили, что Кремлю не миновать пожарища и что уже занялись дворцовые службы. Загорелись и главные сени, из которых шла лесенка в терем царицы, но рынды успевали гасить искры вовремя. У самого же подъезда стояли разбойничьи возки на случай, если бы царице угодно было покинуть Кремль. Куда, однако, ей направиться?
На большие московские пожарища всегда набегали разбойники из волостей пригородных и псковских. Цель их набега была одна — порыться в пепелищах, а по возможности и пограбить погорельцев. Пограбить москвичей не считалось грехом; ведь и москвичи вырезывали, по поговорке, пятки из-под живых людей. Отсюда на улицах и площадях шла обычно смута, в которой не всегда ограничивались одной кулачной расправой. Дьякам и тиунам, если их обнаруживали в сутолоке, доставалось более нежели обыкновенным москвичам. Впрочем, более всего доставалось дворцовой челяди и дворцовым служкам старшего ранга. Рынды, если только решались выйти из дворцовых ворот, знали наперёд, что их начнут улюлюкать, а далее, пожалуй, сорвут и шапку с головы и обольют какой-нибудь гадостью.