Две недели спустя мы снова приехали туда. Весна бушевала. Мы оставили машину на том же месте. Солнце было уже высоко, и, слушая тишину полей, мы наблюдали, как оно медленно съедает туман и открывает среди деревьев крышу дома, который мы только что купили.
Прошло время. Родились дети. Это такой же вечер, как другие. Я жду тебя. Я знаю не только шум нашей машины, но по тому, где ты прибавляешь скорость или, наоборот, притормаживаешь, даже могу угадать, какое у тебя настроение. Лежа с закрытыми глазами, я слушаю каждый шорох ночи. Вот и ты. Ты останавливаешься, чтобы открыть ворота, которые больше не скрипят, ты так и оставляешь их открытыми, потому что устал, под колесами шуршит галька, свет фар скользит по закрытым ставням, ты разговариваешь с собакой, поднимаешься по лестнице, снимаешь туфли, чтобы не разбудить меня. Ты входишь. Ты здесь. Это жизнь.
Все в доме еще спят, когда я выскальзываю в сад. Самый прекрасный, как я его называю – непостижимый, час. Река сверкает в легкой дымке, на лужайке еще лежит ночная роса, в саду и розарии крутятся дождевальные установки, садовник собирает овощи, и мы вместе осматриваем фруктовые деревья – на них уже зреют плоды. Каждое утро я прихожу сюда проведать березы и кедры, персиковые деревья и смоковницы, сорвать цветы, которые уже распустились. Когда ты проснешься, я расскажу тебе, что нового в нашем саду.
Сентябрьская ночь, мы возвращаемся из дальнего путешествия. Никто нас не услышал, собака не залаяла, она, выражая свою радость, молча льнет к нам. Мы садимся на каменную ограду, которая возвышается над рекой. Полная луна заливает своим светом дом и парк, в котором нам знаком каждый уголок.
Много лет мы предчувствовали, что наша любовь откроет перед нами неограниченные возможности созидания: у нас будут дети, работа, друзья, дом, и, может быть, мы даже поможем сделать мир лучше. Время свершений пришло. Мы оказались восторженными строителями. В ту ночь то ли оттого, что поездка на чужбину придала нашим чувствам особую остроту, то ли оттого, что ночь была так прекрасна, мы вдруг осознали, что наши мечты воплотились в жизнь.
Когда я услышала, что ты должен умереть, я сразу поняла, что никогда больше не вернусь в наш дом. И все ж один раз, по твоей просьбе, мне пришлось поехать туда. Мосье Б., как и в первый раз, когда мы его увидели, работал: на той же самой лужайке сгребал опавшие листья старого каштана с красными цветами. Мы обнялись. Он спросил, как ты себя чувствуешь. Ты чувствуешь себя хорошо. Ты вернешься, как только сможешь встать.
Дети поиграли. Я приготовила чай, и мы выпили его, глядя на аллею, откуда обычно появлялась твоя машина. Больше я никогда не бывала в этих местах. Они потеряли для меня очарование. То, что мы там создали, будет жить без нас. Я неистово восставала против деревьев, цветов собаки, птиц и особенно против вещей, которые продолжали существовать, – этих стен, мебели, безделушек, одежды, аккуратно развешенной в шкафу. Вещи, не имеющие собственной жизни, но долговечные, брали реванш. В тот послеполуденный час мне показалось справедливым и естественным, чтобы в мгновение, когда замрет твой последний вздох, земля здесь разверзлась и поглотила бы все.
Я вспоминаю одну ночь, которую мы провели в саду, где теперь я хожу без тебя. Это одно из тех мест, которые после твоей смерти я избегаю.
Была полночь. Мы вышли из театра последними. Шел снег. Мы брели, взявшись за руки. Говорить не хотелось, да в этом и не было нужды. Мы шли без цели, но и без колебаний. Изредка медленно и бесшумно проезжали машины. Улицы казались мне необитаемыми, но, быть может, это наша любовь в тот вечер отрешила нас от мира. Рядом с нами была ночь и небо, Париж был далеко. С улицы Вавэн мы вышли к Люксембургскому саду. Ты сказал: «Войдем?»
Мы перелезли через ограду и оказались в сказочном мире. Снег взлетал под нашими ногами. Мы были счастливы и сознавали это. Светлая, тихая радость, когда ты уверен, что все может быть только хорошо! Ты снял пальто, и мы сели на него. В темноте мы смотрели друг на друга. Я видела твои ясные глаза и припорошенные снегом ресницы. Город был в двух шагах, за оградой, он окружал нас. Пробило три часа. Почему я вдруг подумала о несчастье? Не о том, что оно может постичь нас, – тогда мне казалось невероятным даже представить себе что-либо подобное, – а о несчастье других. Именно в эту минуту одни люди умирали, другие убивали; рушились семьи; плакали от одиночества дети; мужчины и женщины, лежа в постелях, подводили итог своим бедам. Очень далеко от нас, в Индокитае, люди мучились в предсмертной агонии или мучили других. С тех пор как возникла жизнь, каждую секунду кто-то радуется и страдает, рождается и умирает, и так будет всегда, до тех пор, пока существует мир. Мы сидели замерев, завороженные счастьем; рука в руке, голова к голове. Один из нас сказал: «Если когда-нибудь придет беда, постараемся держаться достойно». Другой ответил: «Я обещаю тебе это».