Так бежали они и кричали, испуганные, рассеявшиеся по дорогам Фроуэро и Аэолы сокуны, а белогорец ударом меча разрубал запоры и вода изливалась повсюду, а люди, вместе с конями и овцами, ликующе припадали к наполняющимся руслам некогда сухих ручьев.
- Я, белогорец ли-шо-Миоци, имененм Великого Уснувшего я открываю эти запоры! - восклицал Аирэи. - Именем Великого Уснувшего я раздаю хлеб алчущим и жаждущих пою водою, ради милости Всесветлого, ибо велика его милость!
- Велика его милость! - с ликованием повторяли люди его слова, а старик-фроуэрец бормотал:
- Вот он, Оживитель, Возросший Младенец Гаррэон-ну - стоит среди нас и дает нам воду, и никто не узнает его!
Он пробрался сквозь толпу к Аирэи и сказал:
- Я - служитель Сокола-Оживителя и я узнал тебя, о Гаррэон-ну.
- Я не Гаррэон-ну, о достойный старец, - усмехнулся белогорец. - Я - белогорец ли-шо-Миоци, аэолец Аирэи Ллоутиэ. И моя сестра, Сашиа Ллоутиэ, дала обет башни и совершит она его через два дня.
- Но это ничего не меняет, если ты аэолец и белогорец! Ты являешь Оживителя Гаррэон-ну. Но поспеши послать к твоей сестре Сашиа Ллоутиэ вестника, что ей не нужно совершать своего обета.
- Я уже послал своего друга, чтобы он передал ей мои слова о том, что я поддерживаю ее обет и разделяю его, и подтвердил это не только словами, - отчего ответил этому незнакомому фроуэрцу Миоци.
- О, ты неправ, белогорец! - воскликнул старик.
- Мы умрем с ней вместе - там мы решили уже давно, - сказал Миоци.
- О, юноша, освободитель вод и хлеба - как неправ ты! - вздохнул фроуэрец. - Но посмотри - вдруг обернулся он и раскинул руки, словно загораживая собой белогорца - посмотри же! Это - сам Нилшоцэа, сын суховея Ниппэра!
И Миоци схватил огромный засов с дверей хранилища хлеба, и сокуны, дрожа, отступили от белогорца.
Тем временем старый фроуэрец заговорил:
- Вы, темноволосые дети болот, вы, недостойные дети реки Альсиач! Фроуэрцы! Узнайте силу Сокола Гаррэон-ну! Остановите Нилшоцэа! Признайте законного правителя, царевича Игъаара! Пусть, наконец, придет мир и радость на нашу несчастную землю, покинутую ими с тех пор, как Нэшиа, его последователи и Нилшоцэа стали слушать в пещерах голоса сынов Запада!
Сокуны, узнавая живого Миоци, стояли в трепете, не решаясь пошевелиться.
Но вдруг вперед выступил какой-то сокун.
- К фроуэрцам речь твоя, старик? Пугаешь нас Оживителем? Что ж, я сражусь в честном поединке с живым Гаррэон-ну! Держись, Миоци!
И с этими словами он ударил своей булавой по запору от ворот, что держал в руках белогорец. Аирэи парировал удар, и палица сокуна отлетела в сторону, а прочнейшее дерево хрустнуло, как сухая веточка.
Сокун и Миоци выхватили мечи - и только теперь сокун отбросил со лба капюшон.
- Не боишься меня, Нилшоцэа? - крикнул Миоци. - Я пришел со дна водопада, для того, чтобы бросить тебя не в ручей, а в реку Альсиач.
Они стали биться на мечах - и достойными они были соперниками, два аэольца из самых древних родов.
- Ты - один! Кто из твоих - с тобой? - засмеялся Нилшоцэа. - А суеверный страх связывает моих сокунов ненадолго, да и дед твой подставной смертен, как и все деды.
Разговаривая, он потерял бдительность, и меч Миоци косо ударил по его груди плечу. Кровь темно-красной струей хлынула из его тела, и Миоци удержал руку, занесенную для смертельного удара, когда услышал:
- Эалиэ!
- Если ты сдаешься, Нилшоцэа, то я сохраню тебе жизнь. Мы оба - белогорцы.
Нилшоцэа тихо стонал.
- Аирэи, - наконец, прошептал он, - ты убил меня.
- Нет, твоя рана несмертельна, - не совсем уверенно проговорил Миоци, отводя нож.
- Мне лучше знать, - вздохнул тот. - Я рад, что принял благородную смерть от руки белогорца, хоть я и пошел против Белых гор.
Он раскачивался от боли вправо и влево. Аирэи склонился над ним.
- Не верь ему, учитель Миоци! - закричал кто-то издалека.
Но было уже поздно. Нилшоцэа схватил белогорца за руку, и игла с ядом дерева зу глубоко вошла в его запястье...
- Ты убил Сокола Гаррэон-ну... - прошептал старик-фроуэрец, становясь на колени над рухнувшим на землю Миоци. - О, сын Ниппээра... Жди, жди - придет Анай... воды шумят... воды шумят под землей...
Нилшоцэа с раздражением оторвал мешочки, наполненные бычьей кровью и пришитые к его одежде повсюду.
- В клетку, на цепь и в Тэ-ан, - приказал он. - Пусть сестрица полюбуется...
И молча, словно не зная, куда деть затекшие руки, Нилшоцэа отсек склоненную голову старику фроуэрцу.
Вода.
...Когда тростинка, напоенная влагой, коснулась иссохшего рта белогорца, то первым делом он подумал, что это - сон и наваждение.
"Если один из них неверен - то второй верен... Прочь, боги болот, от белогорца, принявшего истинное посвящение Всесветлому... о, восстань, Уснувший..."
Он думал медленно, потому что теперь не только слова не могли сойти с его запекшихся от мерзкой сладости губ, но и мысли его текли с трудом, поворачиваясь, как ржавый ворот колодца. О, Раогай, Раогай, Раогай...
- Пейте, учитель Миоци! - шепнул ему кто-то, и по тростинке полилась живительная влага, словно колодец стал огромным и бездонным. Белогорец пил и пил, лежа на дне своей железной клетки - Нилшоцэа заключил его, как зверя, в клетку с земляным полом, чтобы так привезти в Тэ-ан, для того, чтобы его - Аирэи Ллоутиэ, белогорца, жреца всесветлого ли-шо-Миоци - таким увидели все, и таким запомнили все перед его страшной и долгой смертью. Запомнили все - и те, кто видел его прыжок в Аир.
А вода была прохладна и вкусна - как воды Аир, - казалось ему. Две смерти было у него, белогорца, Аирэи Ллоутиэ. Одна - благородная, из которой он вернулся, и вторая, позорная, которую он примет на глазах у всех.
"Белогорец должен уметь принять благородную смерть - и это великое искусство", - вспомнил он речения мудрецов.
Но кто же поит и поит его этой вкусной, сладкой, живительной водой, заглушающего мерзкую сладость яда дерева зу? И как можно было так доверится Нилшоцэа... этот старый фроуэрский трюк с мешочками с бычьей кровью... о, белогорец, ты пал от хитрости человека, ушедшего из Гор... Темноогненный бог болот и пещер помрачает разум своих врагов - но ненадолго. Благородную смерть от не сможет отнять. Белогорец, умирая, всегда сможет умереть благородно.
- Кто же ты? - наконец, смог спросить он, лежа на земляном полу клетки и прижимаясь щекой к тяжелым цепям.
- Огаэ! Это я, Огаэ! Вы не узнали меня, учитель Миоци?! - раздался печальный и радостный шепот, такой знакомый, такой родной...
- Огаэ! - повторил Миоци, - Огаэ...
По другую сторону железной клетки, тоже на земле, сухой и потрескавшейся, лежал, незамеченный стражниками, его ученик, поивший Аирэи Ллоутиэ через тростинку из огромной белогорской фляги.
- Огаэ! - прошептал Миоци, силясь разглядеть в темноте дорогие черты. Теперь это уже был не мальчик, а отрок, возмужавший и готовый вынести горе.
- Я люблю вас, учитель Миоци! - прошептал Огаэ - так, чтобы не услышали стражники. - Не думайте, что Нилшоцэа опозорил вас перед аэольцами! То, что вы совершили на Аир, отказавшись соединять алтари - прекрасно, но то, что вы отдали хлеб и воду тысячам людей - еще более прекрасно. Вы - великий жрец Всесветлого, и второго такого не будет.
- Если один из них неверен, то второй - верен, - проговорил Миоци. - Верен, чего бы это ни стоило. Великий Уснувший не ответил мне, но я вел себя достойно белогорца. И ты запомни это, Огаэ. Спасибо тебе за воду и спасибо тебе за то, что ты не презираешь меня - теперь, когда я унижен и в цепях. Они - он кивнул на сокунов - будут унижать меня еще больше, - но я приказываю тебе, как твой учитель и наставник, не приходить смотреть на мои унижения и казнь. Обещай мне, что ты не будешь в этой толпе зевак.
- Я хочу быть с вами, о учитель, - едва вымолвил Огаэ.
- Нет, я запрещаю тебе это. Запомни меня таким, каким я ввел тебя в храм Всесветлого. Это моя просьба, это не приказ. Пусть я буду перед твоим взором таким, каким был тогда - и помни меня таким, пока в силах помнить, пока Ладья не ушла...