-Ты говоришь странно. Разве сюда идут не за мудростью?
- Мудрость, дитя - это не исписанные и зачитанные свитки, не чудеса, не жертвы. Мудрость - это то, что Сотворивший мир умалил себя.
Лаоэй смолкла. Ее взгляд упал на конскую сбрую у притолоки.
- Он, в расселины сошедший,
Жеребят своих нашел, - проговорила она.
- Матушка! Я никогда не читала и не слышала о таких вещах! И ты мне никогда не говорила об этом так прямо!
- Ты сильная и смелая девочка. Тебе можно говорит о таких вещах. Я уже стара, учениц у меня нет. А ты, быть может, запомнишь - и потом, если Великий Табунщик даст - поймешь.
- Как может Сотворивший мир....
Раогай с ужасом вдруг поняла, что они уже много раз упомянули почти запретное имя Великого Уснувшего, и поспешно вскинула руку ладонью к небу, но с удивлением и страхом увидела, что Лаоэй не повторила ее жест.
- Как Великий Уснувший может думать о прахе? О человеке? Семьдесят - восемьдесят лет - и человек становится ничем. Так учат все мудрецы. Да это и правда.
- Знаешь, дитя - он... Он - негордый Бог. Вот его отличие от богов Аэолы. Он может себе это позволить. Они - нет. Он делает удивительные вещи, которые не смогут сделать горделивые божки храмов. Он настолько велик, что он один и может поступать, как настоящий Бог. Ему не надо опасаться за свою честь, он не нуждается в посторонней помощи, для того, чтобы оживать после смерти в жерновах, как Фериан. Чтобы восполнить свои угасающие силы, ему не нужно пить людскую кровь, как Уурту. Он сам дает пить жаждущим ...
- А Шу-эн Всесветлый? Он ведь не требует человеческих жертв, только ладана и милости? И молитв?
-Шу-эн Всесветлый... Когда человек ищет Бога, он дает Ему имена- не зная его- чтобы назвать, когда- вдруг! - он Бога встретит... Но это все равно, что ловить на траве свет, падающий из окна хижины. Там - тепло, а ты - снаружи. Шу-эн - это слишком по-человечески, да и белогорцы сами говорят, что его свет зажжен Уснувшим. Солнце само не засияло в небе. И еще говорят, что - это знак того, что Великий Уснувший проснется - это произойдет подобно тому, как солнечный диск встает из-за горизонта... Для кого-то - солнце - знак Уснувшего, для кого-то - бог, который непреклонно уводит души за горизонт. Кто-то молится солнцу и огню, кто-то их Творцу.
- Все знают, что богам нет дело до людей, до тех пор, пока люди не зажгут жертвенный огонь. А какие жертвы надо приносить Уснувшему? Если он так велик, даже ежегодных... ежедневных человеческих жертв будет мало...
- Он так велик, что Ему не нужны жертвы. Его свободы боятся люди - они думают: что же Он потребует от них, если они обратятся к нему? А Он сам жертвует Собой ради сотворенных Им.
- Постой, ты сказала о Великом Табунщике.
- Сказала? Да это так... с языка слетело...
- Нет, не слетело. Ты давно хочешь поговорить со мной о нем. Ты хочешь, чтобы я сама спросила?
- И хочу, и не хочу...
- Это он - Жеребенок Великой Степи? Тот, который повернул ладью вспять? Тот, который один властен в своей весне? Кто он? Почему это учение запретно?
Лаоэй взяла девушку за руку, улыбнулась и запела:
- Только Табунщик властен в своей весне.
Он собирает в стаи звезды и птиц.
Он в свой табун собирает своих коней,
Он жеребят своих через степь ведет.
Гривы их - словно радуга над землей,
Ноги их быстры, копыта их без подков,
Нет на них седел, нет ни шор, ни узды,
На водопой к водопадам он их ведет,
Мчится весенней степью его табун,
Мчится, неукротимый, среди цветов,
Мчится средь маков, степь одевших ковром.
Только Табунщик властен в своей весне.
Раогай со страхом и неясной радостью слушала старушку, как вдруг снаружи раздалось:
-Велик Шу-эн Всесветлый!
-Небо да осенит вас!- ответила звонко Лаоэй, и прошептала: - Дитя, это какие-то гости... Знаешь, что - спрячься-ка ты в сундук!
- Всесветлый да просветит нас! - раздалось у входа.
Уже из сундучной щели Раогай увидела, как в хижину вошли трое - два путника были в простых шерстяных плащах и льняных рубахах белогорцев, а на третьем был тяжелый плащ воина. Она не могла видеть их лиц.
- Приветствую ли-Зарэо и его спутников! - раздался голос Лаоэй.
Раогай затаила дыхание. Зачем отец пришел сюда, покинув лагерь? Из его речи, заглушаемой кованой крышкой сундука, девушка поняла, что он ничего не подозревает о ее побеге - значит, он еще не успел побывать дома. Она свернулась в комочек на каких-то тканях и кожах - от них пахло конями и степью.
- Это ло-Иэ и его бывший ученик, а теперь великий жрец Шу-эна в нашем городе, белогорец ли-шо-Миоци, - донеслись до Раогай слова отца. Сердце ее забилось от смутного и необьяснимого желания посмотреть на этого Миоци. Она с трудом удержалась от того, чтобы приоткрыть крышку.
- Да, матушка Лаоэй давно знает меня, - раздался голос Иэ, которого в семье Зарэо дети называли просто "дедушка".- А вот ли-шо-Миоци мать, наверное, видит впервые...
- Всесветлый да просветит деву Шу-эна, - раздался негромкий, но звучный голос - жрец произнес обычное приветствие.
- И тебя, сынок, и тебя... Да, я впервые вижу Миоци... Миоци теперь твое имя, сынок?
Зарэо тяжело опустился на сундук и полоска света, проникавшая снаружи, исчезла. Лаоэй подавала гостям традиционный бодрящий напиток из горьких трав и терпких ягод и белые лепешки.
- Я нарочно выехал навстречу ли-шо, чтобы поговорить с ним наедине, без лишних свидетелей - до того, как он войдет в город.
"Отец точно решил выдать меня замуж за этого белогорца!"- раздраженно подумала Раогай. Но к ее удивлению, бывший верховный воевода Аэолы ни слова не сказал о браке.
- Ты еще, поди, и не родился, когда аэольцы проиграли битву при Ли-Тиоэй...Ты знаешь, ли-шо, что Аэола подчинена царю соседнего Фроуэро уже много лет?
- Да, ли-Зарэо, я это знаю, - в голосе Миоци послышалась улыбка. "Он же совсем молодой!"- неожиданно поняла Раогай.
Зарэо привстал, его кинжал зазвенел, ударившись о медный литой узор на крышке сундука.
- Да простит меня ли-Зарэо, но у меня есть особые подушки для гостей. На них вам будет удобней,- Лаоэй, воспользовавшись моментом, усадила воеводу рядом с белогорцами в почетный угол хижины, и Раогай с наслаждением втянула в ноздри свежий воздух из щели.
- Так вот, по новому закону царя Фроуэро, в каждом важном городе, а тем более в столице, как наш Тэ-ан, должен быть его представитель - жрец Уурта Темноогненного. Он не ставит нам наместника - городом и страной управляет, как прежде, совет жрецов Иокамм - ты, кстати, станешь его членом, как второй великий жрец Шу-эна Всесветлого, после ли-шо-Оэо... Но Нилшоцэа имеет власть, практически равную Иокамму.
- Нилшоцэа? Он ууртовец? Он же воспитывался в Белых горах? - удивился Иэ.
- Да, а потом перешел на службу Темноогненому и принял ему посвящения в краю Фроуэро, в самой столице, в Миаро, - вздохнул Зарэо. - Он сам аэолец, верь или не верь мне. Вот так бывает. Из благородной семьи, несколько поколений жрецов Шу-эна. Я знавал его деда - он сражался при Ли-Тиоэй, там и погиб. Я-то был еще щенком тогда... Поговаривают, что ему являются сыны Запада, как в давние дни Нэшиа. Я-то не очень верю в эти россказни, но как-то все очень странно...
- Отчего же правитель не прислал в наместники своего сына? - спросил Миоци.
- Царевича Игъаара? Ты не первый этому удивляешься. Молодой царевич - воистину благородный юноша, хоть и отец его пришел к власти подлым путем. Может быть, поэтому правителю Фроуэро больше по сердцу аэолец Нилшоцэа, чем родной сын. Правитель - человек набожный, молится сутками в древних священных пещерах у болот, припав к земле...