Катрин и Жанлен встали из-за стола и пили кофе стоя, а Захарий, не насытившись как следует супом, отрезал себе толстый ломоть хлеба и помазал его маслом. Он видел, что на тарелке лежит студень, но и не дотронулся до него: когда в доме мясного кушанья хватало только на одного, его приберегали для отца.
После супа все выпили по стакану воды. В последние дни перед получкой чистая водица заменяла собою более крепкие напитки.
- А вот пива у меня нет! - сказала Маэ, когда муж сел за стол. - Я подумала, лучше приберечь деньги... Но если хочешь, Альзира сбегает и принесет бутылку.
Маэ смотрел на нее, весь просияв. Как? У нее даже и деньги есть?
- Нет, не надо, - ответил он. - Я выпил кружку. Хватит.
И Маэ принялся за еду; он неторопливо поглощал ложку за ложкой похлебку из размятого картофеля, лука, щавеля и хлеба, до краев налитую в глиняную миску, служившую ему тарелкой. Мать, по-прежнему с Эстеллой на руках, помогала Альзире, следила за тем, чтобы у отца все было под рукой, пододвинула поближе к нему масло и студень, поставила на плиту кофе, чтобы был погорячее.
А тем временем возле огня началось купанье; ванной служила бочка, распиленная пополам. Катрин налила в нее горячей воды и первая приготовилась мыться; она сняла с себя колпак, куртку, штаны, спокойно разделась вплоть до рубашки - с восьмилетнего возраста она привыкла к семейным омовениям и не видела в них ничего стыдного. Она только повернулась к остальным спиной и начала яростно намыливаться зеленым мылом. Никто не смотрел на нее; даже Ленору и Анри уже не интересовало, как она устроена. Чисто вымывшись, она, совсем голая, поднялась по лестнице, оставив свою мокрую рубашку и остальную одежду кучкой на полу. А внизу тем временем разгорелась ссора: Жанлен живо забрался в лохань под тем предлогом, что Захарий еще не кончил обедать, но старший брат вытаскивал младшего и кричал, что теперь его очередь мыться. Он и так всегда уступает место Катрин, и она полощется первой, - хватит! А уступать соплякам мальчишкам он не намерен. Когда Жанлен искупается, вода до того черная, что ее можно наливать школьникам в чернильницы. В конце концов братья залезли в бочку вместе и стали мыться, повернувшись лицом к огню, и даже обменивались услугами - терли друг другу спины. Затем, так же как и сестра, оба голые помчались по лестнице.
- Ишь напачкали как! - ворчала мать, собирая с полу мокрую одежду, чтобы ее высушить. - Альзира, подотри-ка, слышишь?
Но тут за стеной поднялся такой шум, что она умолкла. Раздавался мужской голос, выкрикивавший ругательства, женский плач, потом началась драка, топот, возня, посыпались тумаки, звучавшие словно удары по пустой тыкве.
- Левак жену учит, - спокойно заметил Маэ, выскребывая ложкой дно миски. - Удивительно! Ведь Бутлу говорил, что похлебка готова.
- Ну да, готова!.. - сказала Маэ. - Я сама видела, - овощи на столе лежали даже неочищенные.
Крики усилились, что-то грохнуло так, что стена задрожала, и сразу настала глубокая тишина. Тогда Маэ, проглотив последнюю ложку, сказал в заключение, как человек хладнокровный и справедливый:
- Ну, если суп она не сварила, то понятно...
И, выпив целый стакан воды, принялся за студень, сперва разрезав его на квадратные кусочки; он обходился без вилки, - просто подхватывал кусочек острием ножа и, положив на хлеб, отправлял в рот. Когда отец ел, никто не разговаривал. Он и сам тоже не любил говорить и молча утолял голод; прожевывая ломтики, Маэ думал о том, что студень вкусом не похож на тот, что продавался в лавке Мегра, - наверно, жена купила его где-то в другом месте; однако он не задал по этому поводу никаких вопросов; осведомился только, спит ли еще наверху старик. Нет, дед уже встал и, как всегда, пошел прогуляться. Опять настало молчание. Но запах мясного привлек внимание Анри и Леноры, игравших на полу, где они "делали ручеек" из пролитой воды. Малыши встали у стола (младший чуть впереди) и следили глазами за каждым кусочком студня, - сперва жадным взглядом, полным надежды, когда отец подхватывал квадратик с тарелки, а затем с глубоким разочарованием, когда этот ломтик исчезал во рту у отца. Маэ наконец заметил, что ребятишек томит желание отведать лакомого кушанья, - оба даже побледнели и нервно глотали слюну.
- А детям ты давала студня? - спросил он жену.
Она замялась, не решаясь ответить.
- Ты же знаешь, не люблю я несправедливости. Всякий аппетит пропадает, когда они тут вертятся, клянчат кусочек.
- Да ведь я им давала! - сердито воскликнула жена. - Нечего на них смотреть! Ты им хоть всю свою долю отдай, да в придачу еще и то, что другим оставили, они все слопают. Такие обжоры! Альзира, ведь мы все ели студень, верно?
- Ну конечно, ели, - ответила маленькая горбунья.
В таких случаях она лгала уверенно, как взрослая.
Ленора и Анри остолбенели, изумленные и возмущенные такой ложью, - ведь мать их порола, если они говорили неправду. У обоих сердчишко сжималось от негодования, им так хотелось возразить, сказать, что их не было в комнате, когда другие ели студень.
- Убирайтесь! - крикнула мать, отгоняя их в другой угол комнаты. - Как вам не стыдно заглядывать в отцовскую тарелку. Да если бы даже ему одному дали мяса! Ведь он-то работает и вас, бездельников, кормит. В вас все как в прорву, - вон вы какие худые!
Маэ подозвал их. Посадил Ленору на одно колено, Анри на другое, и студень доедали все вместе. Каждому своя порция: отец отрезал для малышей по кусочку, они в восторге поглощали угощение.
Покончив с обедом, Маэ сказал жене:
- Нет, кофе мне сейчас не наливай. Сперва я помоюсь. Помоги-ка мне грязную воду вылить.
Они вынесли лохань, взяв ее за ушки, и когда выливали воду в сточную канаву, проложенную на улице, сверху сошел Жанлен, переодевшись в сухое платье, унаследованное от брата, - длинные не по росту штаны и выцветшую куртку.
Но лишь только он прошмыгнул в отворенную дверь, мать остановила его:
- Ты куда?
- Туда...
- Куда это "туда"?.. Вот что, ступай-ка нарви мне листьев одуванчика для салата. Слышишь? Если не принесешь, я тебе покажу.