Фостен находилась в воде уже около трех четвертей часа, предаваясь неясным грезам, переносясь рассеянной и словно разжиженной мыслью, — такое состояние нередко бывает, когда долго сидишь в ванне, — к своему утреннему посещению маркиза де Фонтебиз. Аплодисменты, вызовы, заключительные овации — все это было у нее третьего дня на премьере, и все-таки она чувствовала, что довольна собой лишь наполовину; ей казалось, что она дала не все, что твердо решила дать, когда приступала к изучению роли Федры. Да, она играла так, как позволил ей ее талант, но достаточно ли одного таланта, каков бы он ни был, для такой роли? И, неизвестно почему, ей вдруг вспомнился, почти дразня ее, ужасный крик, который испустила в какой-то плохонькой мелодраме об уличной женщине, больной чахоткой, одна актриса, довольно посредственная, но… но и сама немного задетая чахоткой.
Раздумье актрисы было прервано приходом Генего, которая, подав своей госпоже визитную карточку, сообщила, что господин, принесший ее, ожидает внизу и просит назначить день и час, когда ему будет оказана честь быть принятым хозяйкой дома.
Фостен взяла карточку и прочитала:
ЛОРД ЭННЕНДЕЙЛ
— Лорд Эннендейл? — проговорила она. — Но я не знаю, кто это… решительно не знаю.
— Как, сударыня, вы не знаете господина, который передал мне эту карточку? Да ведь это господин Уильям Рейн!
— Уильям Рейн! Ты сказала — Уильям Рейн… Да, конечно… Эннендейл — это фамилия его отца… Так зови его, зови сию же минуту!
— Сударыня, да вы, видно, забыли, где находитесь?
— Говорю тебе, приведи его сюда.
Дрожащей от волнения рукой Фостен взяла со столика какой-то флакон, вылила все его содержимое в ванну, и, когда лорд Эннендейл вошел, розовое тело женщины едва виднелось в молочно-опаловой белизне, окутывавшей и одевавшей, словно облаком, ее наготу.
Молодой лорд, в глубоком трауре, почтительно направился к купальщице и, подойдя к ванне, опустился на одно колено, чтобы поцеловать мокрую руку, которую Фостен протянула ему почти со страхом, точно перед ней было привидение.
— Да, это я, это я!.. О, сколько событий произошло в моей жизни… я расскажу вам о них когда-нибудь после… но я прочел все ваши письма и знаю, что вы все еще любите меня. Жюльетта!
— Вы? Уильям? Возможно ли?
И Фостен умолкла, целиком уйдя в созерцание, словно желая убедиться, что он действительно существует, убедиться в реальности его присутствия; лицо ее светилось почти безумным счастьем. Он хотел заговорить, но она каким-то неопределенным, мягким движением приложила руку к его губам.
— Нет, нет, — прошептала она, — не говорите мне ничего: ваши слова отвлекают меня, звук вашего голоса рассеивает, а я хочу смотреть на вас… смотреть и смотреть!
Вошла Генего.
— О, господи! Сударыня, там господин Бланшерон! Он хочет поговорить с вами… хочет подняться сюда во что бы то ни стало.
По лицу молодой женщины промелькнула тень недовольства, словно при неприятном пробуждении; наконец она уронила:
— Скажи Бланшерону, что я не могу принять его… что я лежу в постели с лордом Эннендейлом!
И, видя, что Генего не решается выполнить приказание, Фостен добавила повелительным тоном:
— Скажи ему это — слышишь?
Когда Генего вышла, купальщица взглядом указала Уильяму на фарфоровую скамеечку, стоявшую у самой ванны. Целомудренно скрестив руки на груди, лишь своими темными волосами прикасаясь к светлой шевелюре Уильяма, влюбленная женщина ласково, убаюкивающе покачивала головой, и бессвязные нежные слова, то и дело прерываемые долгим молчанием, выражали все ее волнение и радость. Внезапно она умолкла и отвернулась от того, кого любила. Уильям, наклонившись, заглянул ей в лицо и увидел слезы, счастливые слезы, медленно стекавшие к приподнятым уголкам улыбающихся губ.
— Какое странное счастье… кажется, я плачу, — сказала Фостен, проводя рукой по глазам. — Ах, уже четыре часа… Уильям, нам надо расстаться… Приходите за мной нынче вечером в театр… Генего передаст вам пропуск в маленькую закрытую ложу… Ну, уходите… скорее.
И когда Уильям собирался переступить порог, актриса, посылая ему воздушный поцелуй и обнажив при этом движении плечи и грудь, крикнула ему вслед:
— Милорд, сегодня Фостен будет играть для вас, вы слышите — только для вас!
XXII
Когда Фостен подъехала к театру, перед ним уже выстроилась бесконечная вереница людей, которая, извиваясь вдоль фасада со стороны улицы Ришелье, заворачивала за угол под аркадами и углублялась в улочку Монпансье, — шумная, жестикулирующая толпа, над которой стоял взволнованный гул голосов.