Уже стемнело, когда я, загородившись от мира кучей хвороста, развел костер, – и меня тут же обступила непроницаемая мгла. Даже звезды в просветах между деревьями – и те потухли. Но мрак этот уже не пугал меня, хотя я все время прислушивался к шорохам и трескам, доносящимся из глубины леса. Я был не таким наивным, чтобы думать, что здесь никого, кроме меня, нет. В Камендрашаке, например, шакалы подходят к самым домам, их плачущие голоса звучат со всех сторон, приводя в неистовство дворовых собак. Адлер стоит дальше от девственного леса, наш домик отделен от окраины многими домами, но и до нас иногда долетают голоса шакалов, выходящих к железной дороге, точно оплакивающих покойника. К тому же здесь, пока я карабкался наверх, несколько раз замечал следы кабанов, про которых рассказывают жуткие истории. А еще, говорят, в горах водятся волки, которые бродят большими стаями, шастают медведи, на деревьях таятся рыси, а внизу, среди травы и камней, поджидает добычу страшная кавказская гадюка, про которую рассказывают, что она может заползти на грудь спящего человека и укусить его, когда он проснется.
Пламя от костра поднимается вверх, я неустанно подкладываю в него все новые ветки. Я знаю, что чем больше пламя, тем безопаснее, об этом и в книжках пишут бывалые путешественники, но вовремя спохватываюсь: ночь только началась, а куча хвороста заметно стала ниже. Что делать, если костер потухнет и на меня действительно кто-нибудь нападет?
За всеми этими хлопотами я как-то позабыл, что не ел с самого утра – и голод тут же напомнил мне о себе сосущей пустотой в желудке. Я почистил и выпотрошил обе форели, посолил, проткнул их очищенным от коры прутиком и стал жарить, сперва над огнем, затем положил доспевать на горячий камень. Форель оказалась почти воздушной, ее не надо было жевать, лишь тонкие кости мешали проглотить рыбу целиком. После форели я съел вареное яйцо, кусочек сыру. Я, может быть, съел бы и еще чего-нибудь, но глаза слипались, голова клонилась на грудь, страхи растворились в непроницаемой тишине леса. Сырые толстые валежины, которые я еле дотащил и между которыми развел костер, шипели и посвистывали, убаюкивая, выбрасывая тонкие струи пара. Они уже занялись с боков, обещая гореть долго. Лес молчал, точно дивился тому, что в его потаенной гуще приютилось что-то незнакомое и опасное для него, чего он не видел ни разу в своей бесконечно длинной жизни.
Я прилег на бок, лицом к костру, подо мной толстая подстилка из листьев каштана и травы, пламя костра стало множиться, тускнеть – я испугался, открыл глаза, сел: костер потухал, догорали головни да по бокам валежин пробегали красные огоньки. Подложив хворосту, я некоторое время смотрел на огонь, затем снова стал проваливаться в мягкую дрему. И снилось мне, что я опять в Пиленково-Гантиади, бреду в горы к абхазам по ночной дороге, мелькают в темноте зеленые глаза, слышится нетерпеливое повизгивание, хохот и плачь обступивших меня шакалов.
Вздрогнув, я просыпаюсь и пялюсь во тьму, окружающую меня. Нигде ни движения, ни звука. Лишь тихо шипит пар, выдавливаемый огнем из валежин. Спать хочется ужасно, глаза закрываются сами.
И вдруг:
– О-ооо- ах-ха-ха-ха-о-ох!
Шакалы!
Сна как не бывало.
Правда, шакалы, насколько мне известно, на людей не нападают, но ведь я не люди, я еще ребенок. И потом, те, кто утверждает эту будто бы непреложную истину, сами ночь у костра в одиночестве не проводили, им тоже кто-то рассказывал, а тем еще, и еще, и что же? – я должен верить?
И снова, но уже ближе:
– О-а-а-ха-ха-о-ох! – точно женщина плачет по покойнику.
У меня по спине мурашки, кажется, что волосы встали дыбом. Вглядываясь в темноту, я на ощупь собираю пучок веток и сухой травы. Вот как они подойдут поближе, так я как закричу, подожгу свой факел и… Дальше я не знаю, что делать, но Толька Третьяков из уральской деревни Третьяковка сказывал, что если волки подойдут слишком близко к костру, то надо в них кидать головешки, а еще лучше кинуться прямо на них с горящим факелом: волки не выдерживают такой атаки, убегают и больше не возвращаются. Но то волки, а это шакалы. Кто его знает, чего они боятся больше всего.