Хохот и вопли шакалов слышатся то сверху, со стороны поляны, то снизу, от реки. Они словно перекликаются друг с другом, сообщая, что в лесу, возле потухающего костра сидит человек, один-одинешенек и совсем маленький, которого не плохо было бы съесть. Им отвечают вопли откуда-то издалека. Кажется, все пространство насыщено одними шакалами. Даже в самом Камендрашаке я не слышал столько шакальих воплей и плача. Правда, там мне нечего было бояться, и я засыпал под хохот и стоны, не очень-то задумываясь над тем, каково ночевать в одиночестве в здешнем лесу. А когда ты действительно один-одинешенек, то в голову лезут всякие ужасы, от которых, если дать им волю, крыша может поехать неизвестно в какую сторону.
Шакалы то замолкают – и мне начинает казаться, что они уже совсем рядом, то вновь их воплями наполняется непроницаемая темнота ночи. Я подкладываю в костер ветки, ломаю их, иные через колено, ветки трещат оглушительно, треск этот наверняка слышат шакалы и крадутся к моему костру. Уж скорее бы…
Ожидание нападения тянется бесконечно долго, а нападения все нет и нет. Глаза снова начинают слипаться, голова клонится то в одну сторону, то в другую…
Глава 17
Я просыпаюсь от холода, с испугом открываю глаза – я лежу на подстилке, вокруг густо стоят зеленые деревья, между ними текут косые потоки голубого света, вверху беззаботно тренькает какая-то пичужка, костер потух, подернулся серым пеплом, лишь слабая струйка дыма тянется из-под растрескавшейся коры валежины. А метрах в десяти от меня на замшелом камне стоит рыжевато-бурая собачонка, шерсть на ней висит клочьями, черные уши торчком, она то опускает свою узкую черную морду к самому камню, то поднимает ее вверх, явно принюхиваясь, готовая дать деру при первых же признаках опасности. Я не сразу соображаю, что это и есть шакал. И нисколечко не страшный.
Некоторое время мы смотрим друг другу в глаза. Я сажусь – шакал отскакивает чуть назад, но не уходит и продолжает кланяться.
– Ну и черт с тобой! – говорю я и начинаю раздувать костер.
Собственно говоря, костер мне не нужен, потому что я не собираюсь на нем ничего жарить, а если греться, то выйди на солнце и грейся, сколько хочешь. Но с костром как-то спокойнее. Тем более что неизвестно: шакал этот один тут или их много. Правда, ночного страха уже нет, но что-то осталось, что заставляет меня быть осторожным.
Постепенно огонь разгорается, шакал ведет себя все более беспокойно, а я, наоборот, очень спокойно. Не глядя на шакала, выбираю горящую головню, вытаскиваю ее из огня, напружиниваюсь, вскакиваю на ноги: вот я ему сейчас! – но шакала и след простыл, кидать не в кого.
– О-го-го-го-го-ооо! – кричу я во все горло ему вслед и смеюсь с облегчением.
Мне представляется, как я буду рассказывать своим приятелям об этой ночевке и, конечно, насочиняю целый ворох всяких жутких ужасностей. Вот уж они свои рты от завести и удивления, пораскрывают, так уж пораскрывают.
Я быстро и весело завтракаю, гашу костер, вскидываю за спину свой мешок, в руках у меня увесистая палка с заостренным и обожженным концом; с этим оружием, готовый к битве, как лермонтовский Мцыри, я и выхожу на поляну.
А на ней столько солнца, столько цветов и пчел, что в воздухе стоит ровный гул: наверняка где-то неподалеку расположена пасека.
Через минуту я набредаю на тропу, еще через какое-то время выхожу на делянку табака и серый сарай, приткнувшийся на краю поляны, на длинные ряды ульев. В сарае сушатся листья табака, оттуда несет душновато-терпким запахом. И ни души. Отсюда, от сарая, видно ущелье, по которому течет невидимая Мзымта, видны скалы Казачьего брода. Тропа разветвляется: один ее рукав спускается вниз, другой уходит в лес, скорее всего, к другим делянкам. Я уверенно выбираю первый и начинаю спуск. Вот и ручей, но течет он здесь тоненькой струйкой в узком и неглубоком желобке из камня, а чуть ниже проваливается в ущелье. Это ж даже представить себе страшновато, как я лез по этому ущелью, цепляясь за уступы скал, как далеко я забрался, но, к счастью, не сорвался и не погиб.
Вдалеке кукушка отсчитывает года, вверху кружат коршуны, слышны их тоскующие голоса, иногда в просветах между деревьями покажется кусочек синего-пресинего моря, солнце блеснет, серая белка с тонким хвостом выскочит на тропу, замрет на мгновение и тут же кинется на первую же чинару. Все, что видит глаз и слышит ухо, дышит радостью нового дня и пережитой ночи. Ночные страхи кажутся далекими и пустыми.
Оказывается, и на самом деле, шакалы не нападают на людей, даже на таких, как я. А тому шакалу просто было любопытно посмотреть на меня или даже понюхать, но он боялся меня куда больше, чем я его. Недаром говорят: трусливый, как шакал. Но это ко мне никак не относится.