— Валяй! А мы послушаем.
— А на каком языке валять? — спросил Хрущев, хитренько посматривая на товарищей. — Украинськой мовы я не знаю, а в окружкоме мне сказали, что на другой какой мове размовлять запрещено.
— Да ну их к чертям собачьим! В Москве выдумляют от нечего делать, а тут выкручивайся, як хочешь! — воскликнул все тот же Загорулько. — Спокон веку тут размовляли кому как вздумается — и ничего, жили. Да и места эти считались Российскими, русскими то есть, они и Харьков построили, и Донецкий уголь освоили. А мы, хохлы, уж потом к этому делу прибились. Так что валяй, Микита, как умеешь! Главное, чтобы понятно было.
— Ну, если что так. Тогда слушайте. Я вот что думаю… — И тут Хрущев сбился с солидного тона, заговорил азартно, напористо: — Я думаю, надо всех, кто работал на коксовых батареях, на домнах, мартенах и в других местах, собрать и поставить каждого на свое место. Затем грамотные должны записать все, что они знают о своей работе от начала до конца… каждый на своем месте. Получится… как это?.. Технологическая линия — вот! И одновременно начать ремонтировать воздуходувки, подъемники, рельсовые пути, пополнять запасы угля, руды, извести и прочего. С подготовки производства надо начинать. Вот с чего. Сперва восстановить коксо-химический завод. А то домну задуем, глядь, а загружать нечем — пустое дело.
— Это верно! Что верно, то верно! — обрадовался Загорулько. — Сразу видно, что человек глянул со стороны и попал в самый корень. С этого и начнем. А то у нас тут некоторые партийцы руки опустили по случаю НЭПа, философию развели. Ты, Микита, знал Остапчука? Всю гражданскую прошел, батальоном командовал. А дня три назад застрелился. Оставил записку: нет, мол, никаких силов моих терпеть, когда буржуи опять нам на шею садятся…
— Ну и дурак! — отрезал Хрущев. — Кто ж им позволит на нашу шею сесть? С какого такого чернозему? Товарищ Ленин что сказал? Товарищ Ленин сказал, что другого пути, акромя НЭПа, у нас нету, что власть остается у рабочих — это главное, а буржуи пущай пока наладят товарообмен с крестьянином, мелкое производство, а мы кое-чему у них поучимся, а потом — к ногтю. Вот как надо понимать текущий момент и не поддаваться панике.
— Это правильно, — подхватил Загорулько. — Такую линию и надо проводить промеж наших рабочих.
— Вот и давай сегодня-завтра соберем всех рабочих, мастеров, какие остались, объясним, что к чему и зачнем, — напирал Хрущев. — Зачин — великое дело. Ну, сделаем одну плавку не такую, другую-третью, а там пойдет. Не боги горшки обжигают. И надо потрясти инженеров. Может, кто остался. Не все же с белыми сбежали.
— Осталось несколько человек, да только дела с нами иметь не хотят, — махнул рукой Загорулько. — Спичками, семечками на базаре торгуют, сахарином. Один открыл мастерскую по починке примусов и керосинок…
— Что значит — не хотят! — возмутился Хрущев. — Взять за шкирку, притащить на завод. На бельгийцев работать хотели? На немцев с французами работали? А на рабочих не хотят? Душу из них вынуть, а заставить…
— Душу вынуть легко, а вот заставить… — Загорулько сокрушенно покрутил круглой головой. — Сейчас не те времена, Микита. Партия открыла простор для частного сектора, и препятствовать мы не можем.
— Все это мелкобуржуазные отговорки: можем — не можем. НЭП — явление временное. Сегодня НЭП, завтра — частное предпринимательство по боку. Товарищ Троцкий правильную линию предлагает: всех, хочет или не хочет, заставить трудиться там, где нужно для мировой революции. Не для того мы кровь проливали, чтобы вернуть все на старое. Ленин сказал, что через десять-пятнадцать лет надо построить коммунизьм, а если так будем валандаться, то не только коммунизьма, но и социализьма через сто лет не построим!
— Ну и как ты, Никита, это себе мыслишь?
— Что — мыслю? Насчет инженеров? Провести мобилизацию. Вот как я себе это мыслю. А рабочие сами придут. Жрать-то чего-то надо. Голод — не тетка, он кого хошь приведет в соответствие.
На том и порешили.
Худо-бедно, а коксовые батареи отремонтировали, домны зажгли, пошел чугун, за ним сталь, качество, конечно, не то, но… лиха беда — начало. Зарплату рабочим выдавали в стальных и чугунных слитках: бери и делай, что хочешь. И делали: кто плуги, кто бороны, кто тяпки-мотыги, лопаты да ухваты, продавали нэпманам-перекупщикам, покупали хлеб.
Никита Хрущев дневал и ночевал на производстве, в кабинете не засиживался, вникал в каждую мелочь, ел на ходу, спал в кабинете или где придется, дома бывал редко, препоручив детей приходящей женщине. Он многому научился за эти месяцы работы, можно сказать, вслепую, когда прозревали все вместе и все вместе обретали в себе чувство хозяина всех этих заводов, шахт и рудников. В то же время Хрущев все больше понимал, что знаний ему, увы, не хватает, что если и дальше он будет вести дела таким дедовским способом, то дождется такого момента, что придут другие, знающие, и ототрут его в сторону. Об этом он помнил постоянно, и на каждого новенького смотрел с опаской.