На миг перед глазами мелькнуло окровавленное лицо друга из пьяного сна там, в гостинице, во Львове. Да была ли гостиница? Была ли случайная любовь в гостиничном номере? Был ли пьяный сон, который ничего не изменил, не облегчил душу? У него такое ощущение, что он все еще продолжает вчерашний полет. И не было команды идти на посадку… Нет, теперь никакая команда его не остановит. Вот так же когда-то он шел в атаку на встречных курсах на японские самолеты. Только впереди летел Михайлов, Лешка Михайлов, тогда еще старший лейтенант. И самолеты у них были другие — «ишачки». Юркие, но тихоходные машины. А на «Яшке» он впервые идет в атаку на встречных курсах. Если не считать учебных. Впрочем, все это в прошлом и к сегодняшнему дню не имеет ровным счетом никакого отношения.
Вражеские самолеты приближались быстро. По каким-то неуловимым признакам Дмитриев определил, что его заметили: что-то изменилось в характере движения «юнкерсов». Он бросил взгляд вверх: «мессера» пикировали в его сторону. Ну, это им шиш с маслом. Расчет на слабонервных.
Дмитриев выбрал ведущего.
Собственно, а кого еще выбирать? Во все времена, сколько воюет человек, тот, кто идет первым, принимает и первый удар. Так повелось. А он, старший лейтенант Дмитриев, и первый, и последний. Других нету.
Движения у Дмитриева отработаны до полного автоматизма: чуть-чуть педалями, чуть штурвалом. Самолет — это он сам, обшивка самолета — его собственная кожа, и воздушные потоки обтекают не фюзеляж и плоскости, а его тело… Еще штурвал чуть-чуть на себя. Он чувствует, как напряглись рули высоты. Ведущий «юнкерс» медленно вплывает в перекрестие прицела. Ну! Еще самую малость…
И тут строй «юнкерсов» разваливается на две стороны, и Дмитриев проваливается в пустоту. Ловко они его. А впрочем, нервишки у немцев оказались не очень-то. У япошек нервишки были покрепче. Или гонору побольше? Черт его знает!
Дмитриев бросает машину вверх, делает «мертвую петлю» и несколько бочек, чтобы встряхнуться, лучше прочувствовать машину, и уже с высоты снова идет на «юнкерсы». Только теперь уже с хвоста… А где же «мессеры»? Дмитриев вертит головой, выворачивает ее так и эдак: истребители сопровождения как в воду канули. Это плохо. Охотник сам может оказаться дичью…
Ага, вот они!
Дмитриев увидел не сами немецкие самолеты, а их тени, стремительно бегущие по земле. Поднял глаза — «мессеры»! Идут в лоб. Прекрасно. Сейчас он угостит их почти тем же приемом, каким его самого только что угостили «юнкерсы». «Раз, два, три, че-ты-ре, пя-ять», — считает Дмитриев и резко сбрасывает газ — самолет проваливается, словно из-под него выдернули опору, — и «мессера» проносятся мимо. Он даже успевает заметить, как пульсируют огоньки их пулеметов. Шиш вам с маслом!
Сейчас ему не до «мессеров». Главное — «юнкерсы». Дмитриев «садится» на хвост одному из них, ловит в прицел прозрачную башенку стрелка-радиста, дает короткую очередь. Видит, как разлетаются в стороны серебристые мотыльки осколков стекла, как проваливается куда-то черная фигурка стрелка. Потом, экономя патроны, подходит почти вплотную и бьет по кабине летчика. И резко отворачивает в сторону. «Юнкерсы», кидая бомбы куда попало, бегут врассыпную. Его «юнкерс» клюет носом и срывается в штопор. Теперь можно схлестнуться и с «мессерами». Но тех нигде не видно. Дмитриев бросает взгляд на прибор, показывающий расход топлива, и удивляется: только что взлетел, а бензина едва-едва на посадку. Теперь понятно, почему нет и «мессеров» — они лапотнули на свой аэродром.
Дмитриев закладывает крутой вираж и идет на посадку. Над аэродромом чисто. Значит, он свою задачу выполнил — дал своим товарищам передышку. Теперь бы смотаться во Львов и разогнать там всю эту сволочь, чтобы женщины смогли спокойно выйти из города. Дмитриев доволен собой и верит, что с ним ничего не случится. Его уже много раз сегодня могли убить: разбомбить в гостинице, пристрелить по дороге, сбить в воздухе. А он цел. Значит, не отлита еще та пуля, которая ему предназначена. И он почти счастлив. Он даже пробует напевать арию из оперетты — очень легкомысленную и пошлую арию, слышанную им по радио.