Теперь надо зубы как-то почистить. Две деревянные зубные щетки с натуральной щетиной обнаружились тут же, на полочке над раковиной, в обычном граненом стакане. Память реципиента даже ненавязчиво подсказала, которая из них - моя. Зубная паста… Так нету тут зубной пасты - не те времена. Вон, на полочке стоит металлическая коробочка с откидной крышкой, а в ней, как и ожидалось, обнаруживается зубной порошок. Ну, что же, вспомним раннее детство… Рука моя автоматически тянется к зубной щетке, покрытой темным лаком, и с почти стершимися тиснеными золотом буквами. С посещением прочих удобств проблем и вовсе не возникло - ватерклозет как ватерклозет, с чугунным смывным бачком чуть ли не под потолком, и с белой фаянсовой ручкой на металлической цепочке.
А побриться-то как? Память реципиента повела меня обратно в комнату, где на одной из полок в шкафу я обнаружил никелированную чашечку на никелированном же подносике, где лежал помазок. Рядом стоял флакон одеколона "Северный" (сохранивший свое "старорежимное" оформление) и виднелся продолговатый футляр из коричневой кожи, в котором покоилась опасная бритва. Solingen - удостоверился я при более близком осмотре. "Да, зрение у меня тут вполне на уровне - никакие очки теперь не нужны" - мимоходом отметил я.
Вернувшись в ванную, взбил в чашечке мыльную пену и не без некоторой робости приступил к бритью. Романы про попаданцев не раз пугали перспективой оказаться в прошлом без привычных бритвенных принадлежностей и описывали муки пользования опасной бритвой. Я относился к этим страшилкам несколько скептически, хотя мой практический опыт применения опасной бритвы относился к подростковым временам, был однократным, и с тех пор я с подобным инструментом дела не имел. Но страхи и в самом деле оказались преувеличены. Некоторое напряжение, конечно, я испытывал, брился с преувеличенной осторожностью, и все-таки пару-тройку раз царапнул кожу, однако почти незаметно.
Смыв остатки мыльной пены, я протер лицо одеколоном и прошел на кухню. На столе у стены уже гудел один из двух примусов, и перед ним хлопотала простоволосая седоватая старушка в темной юбке до пят и вязаной кофте. "Игнатьевна…" - опять всплыло откуда-то из глубины сознания, - "Евгения Игнатьевна Вострикова, вдова инспектора высшего начального училища, моя квартирная хозяйка и единственная обитательница этой квартирки, помимо меня". - Через мгновение сознание реципиента снабдило меня и дополнительной информацией. - "В годы гражданской войны ее, как водится, уплотнили, но недавно прежние жильцы съехали, и, чтобы снова не подвергаться принудительному уплотнению бог его знает какими еще жильцами, предпочла сдать одну из двух комнат советскому служащему. Мне, то есть".
- Доброе утро, Игнатьевна! - бросил я небрежно. Хотя волновался при этом не на шутку - черт его знает, как они на самом деле-то с реципиентом здоровались?
Она обернулась. Сморщенное, но аккуратное, не лишенное следов былой приятности лицо. Серые, еще не поблекшие глаза, жиденькая коса, закрученная узлом на затылке.
- А, проснулся, соколик, - довольно звонким голосом откликнулась она. - У меня тут как раз чаек поспевает.
- Заварка с меня, - неожиданно для себя самого, как-то машинально отреагировал я. Да-а, как вовремя мой, хм, реципиент, стал прорезаться.
Присели на кухне, вместе похлебали чайку. Заварку я притащил из своей комнаты, безошибочно цапнув с круглого стола емкость из узорчатого темно-синего стекла с завинчивающейся металлической крышкой, а чайная колбаса и кусок каравая серого хлеба в чистой полотняной тряпице нашлись на кухне в шкафчике под окном. И к тому, и к другому меня привела то ли снова память реципиента, то ли собственная интуиция.
После чаепития явственно ощущалась потребность хотя бы на время освободить голову от нервно теснящихся там беспорядочных мыслей, для чего неплохим средством было бы просто пройтись по улице. Кстати, а что у нас на улице? На улице было хмурое серое небо, но в облаках попадались разрывы, из которых время от времени падали на московские улицы лучи еще довольно теплого (сентябрьского?) солнца. Распахнув окно, я постарался уловить, насколько сегодня тепло. Да, вроде не холодно, и все же в одной рубашке зябковато будет.
Распахнув дверцы шифоньера, я стал изучать свой гардероб. Смотри-ка, довольно прилично. Ни тебе гимнастерок с галифе, ни тебе френча какого-нибудь - а ведь так сегодня, в 1923 году, ходит немалое число ответственных работников (уж фотографий-то соответствующих я в свое время повидал немало). Висят костюмы - аж целых две штуки. "Английские" - услужливо подсказала память, причем это слово каким-то образом дало мне понять, что они не только в Англии сшиты, но и привезены мною (во, сказанул, - мною!) из Англии. Висит вполне узнаваемый твидовый пиджак, а рядом - пиджачок попроще. И рубашек несколько штук висит.