А Саша потихоньку свирепел. Неуступчивость жены, её отказ предоставить то, на что он считал себя полноправным господином, злили его, и он срывался на дворовых, раздавая оплеухи да затрещины и трепля девок за косы. Дворня недоумевала: барин не только не смягчился, но стал ещё злее прежнего. Лишь Елизавета Владимировна ничего не замечала: опьянённая исполнением заветного желания, она проводила много времени в церкви, молясь о внуках и о благополучии молодых.
Ванька и Пульхерия виделись несколько раз в день обязательно: когда трапезничали, камердинер прислуживал господам, частенько Саша посылал его за какой-либо надобностью в покои жены, порой Пульхерии он требовался по мелким поручениям, девушку она не привезла с собой: Палаша разболелась, местные горничные ей прислуживали в опочивальне, а для подай-принеси Пульхерия призывала Ваньку, который с превеликой охотой исполнял её немудрящие просьбы. Каждый раз он не смел поднять на хозяйку глаз, боясь, что её бледное личико, трогательное в своём недоумении, уничтожит его сердце… Вину он чувствовал неизбывную, время шло, а тяжесть не спадала…
Напряжение росло с неуклонной силой, атмосфера в доме стала похожей на гноящийся нарыв, который физически ощущали все, кроме Елизаветы Владимировны. Гноище неизбежно должно было прорваться, и вот это произошло… в самый неподходящий момент, как уж водится.
На восьмой день после венчания, после очередной бесплодной ночи, семейство Зарецких завтракало в узком кругу. Кроме Ваньки, им прислуживала только одна горничная, которая приносила блюда с кухни и передавала их камердинеру, а он уже разносил господам.
– Душа моя, – ласково обратилась Елизавета Владимировна к Пульхерии, – что-то ты нездорово выглядишь сегодня. Что такое, деточка? Только скажи, я мигом лекаря призову, он все недуги твои исцелит! Негоже молодой-то болеть после свадьбы.
– Всё хорошо, матушка, – еле слышно ответила девушка, не поднимая глаз. Глубокие тени пролегли под глазами синими венчиками: она опять полночи открещивалась от притязаний супруга, а другие полночи ей не давали сомкнуть глаз горькие мысли. О чём только не думала Пульхерия длиннющими ночами! Сначала проклинала свою судьбу, сыгравшую с ней так жестоко, молилась Богородице, пытаясь узреть в случившемся промысел Божий и понять, как ей жить, негодовала на Ваньку, из-за которого оказалась в золочёной клетке своих надежд и мечтаний, ненавидела Сашу… Просто ненавидела всем сердцем, чуя в глубинах его души такое страшное, грязное и мерзкое, что язык не находил слов, как это всё поименовать. Страстно желала Пульхерия вернуть время вспять и никогда не соглашаться на этот брак! Но… воротить ничего было нельзя…
Все эти бесплодные мысли и переживания терзали её душу ежеминутно, девушка не знала никакого покоя и стала, действительно, похожа на больную.
В ответ на её слова Саша хмыкнул и продолжил жевать.
– Что-то ты, сынок, плохо заботишься о жене! – мягко укорила его мать. – Посмотри-ко, молодая ни жива ни мертва. Или плохо ты ей угождаешь, что она вянет у нас, аки цветочек без поливу?
– Этому цветочку, – пробормотал Саша, – надобен другой садовник.
– Что? – не расслышала матушка. – Что, сыночка?
– Ничего, матушка, всё образуется, просто не привыкла она ещё, да, жена?
– Не привыкла, – шепнула девушка и незаметно смахнула слезинку, жемчужинкой выкатившуюся на бледную щёчку. Никто не увидел её лёгкого движения, никто… кроме Ваньки, не спускавшего горящего взора с Пульхерии. Его состояние было сродни карасю, которого поджаривали на сковороде. Мучился он неимоверно: вина не давала поднять голову, а жесточайшая ревность застила глаза: как представит, что Саша делает с его голубушкой в опочивальне, так волком выть хотелось, бежать не останавливаясь. Горело всё внутри, мысли мозг пожирали, как ненасытные черви. Ванька думал, что со временем сможет смирить себя, но куда там! чем больше дней минуло, тем непереносимей ему становилось. Увидев слезинку на щеке любимой, он прямо задрожал от боли, а поскольку как раз наливал своему хозяину вина, то пролил его на белоснежный манжет.
– Ты что, дурак! Совсем ошалел?! – рявкнул Саша и отвесил ему сильнейшую пощёчину. Ванька отшатнулся, с трудом удержавшись на ногах. Пульхерия ахнула и прижала ладонь ко рту, Елизавета Владимировна осуждающе воскликнула:
– Саша! – но всё это ещё боле разозлило молодого барина, он вскочил, занёс руку для следующей оплеухи, Ванька инстинктивно прикрыл лицо локтем, и Саша со всей силы обрушил удар на мощное предплечье крепостного. Вскрикнул от боли и уже другой рукой вцепился слуге в волосы: