– А раньше как было, Иванушка? – Пульхерия подняла на него взгляд.
– Раньше барыня всегда отдыхать разрешала целый день, – улыбнулся он. – И каждого дарила крашенками и куличом. Вина наливала. То-то радость людям была! Веселились, песни пели, плясали. Славно было… Узнать бы, как сейчас… – помрачнел он.
– Думаю, Ванечка, барин хоть что-то да сделал для людей, – осторожно сказал Пульхерия.
– Это ты, чтобы меня успокоить, говоришь? – улыбнулся Ваня. – Заботница моя! Не надо, я и так знаю, что ничего доброго в поместье не происходит. Мы с тобой сбежали, а все остались, и будет хорошо, если они из-за нашего побега хотя бы не пострадают, вот так-то, голубушка моя…
– Ванечка, ты ничего не можешь изменить этими словами и думами, спи, любый мой, они бесплодны и только истощают тебя, – тихо сказала девушка.
– А как я могу утишить эти мысли? Ты знаешь, Пусенька, сколько себя помню, всегда был голоден, и я говорю не о потребности тела, хотя последние месяцы этот голод тоже изнурил меня. Голоден до поддержки отца, которого так и не узнал, до материнской ласки, до книг голоден даже был… до справедливого отношения к себе… А потом пришёл такой голод, который и сравнить-то мне не с чем было, как он меня мучил, всё сердце вызнобил! И ведь до сих пор я не насытился тобой, любушка моя, – Ваня зарылся лицом в её волосы и крепче прижал к себе. – И никогда не смогу, я точно знаю! Но есть ещё один голод, который терзает меня безостановочно, что бы я ни делал, куда бы ни шёл, о чём бы ни думал, – воля! Вот чего я хочу, вот чего жаждет душа моя сверх меры. От барина я сбежал, но куда убежишь от себя? От осознания того, что ты по-прежнему раб в глазах закона и государства? От того, что ты скрылся, оставив беззащитных людей, могущих понести жестокое наказание за твой побег. Когда мы с тобой строили планы, у меня и в мыслях не было, что из-за нас кто-то может пострадать! Я думал только о себе. Но время идёт, и всё чаще приходят мысли, что побег ничего не решил, что я всё равно прикован к этому проклятому столбу, что, возможно, сейчас, когда я лежу, сытый, довольный, в мягкой постели, обнимаю любимую женщину, на которую не имею никаких прав, кто-то там стонет от голода, холода и плетей! И это гнетёт меня… Возможно, я смогу справиться… я должен… мне есть, ради кого, но порой… – Иван замолчал, не находя слов.
– Ванечка, – Пульхерия совершенно растерялась от его слов. – Милый, ты ни перед кем не виноват, это перед тобой виновны все: твой отец, брат и барыня! Почему ты винишь себя во всём?! Не ты закрепостил людей, не ты написал несправедливые законы! Как ты можешь изменить это?! Ты попробовал изменить свою судьбу, и ты смог это сделать! Твой побег может стать примером для твоих друзей, воодушевить их! Не терзай себя, любимый, я не могу видеть твои страдания!
Сказав это, Пульхерия прибегла к лучшему из способов утешения, и хотя бы на время, но он подействовал…
На следующий день семья встречала дорогих гостей – братьев Киндяковых.
– Пётр Васильевич, Павел Васильевич, добро пожаловать! – Михаил Петрович широко раскрыл объятья и почеломкался по очереди с вошедшими военными – сначала со старшим, Петром, полковником, потом с младшим, Павлом, майором.
Братья были похожи: оба высокие, почти одного роста, сухощавые, подтянутые, в лицах было что-то неуловимо восточное – то ли тёмные миндалевидные глаза, то ли крупные, с горбинкой носы, то ли смуглый цвет лица, а скорее всего, всё вместе. Военная выправка, стать, скупая жестикуляция – всё подкупало в них. Глаза, живые и умные, с любопытством остановились на незнакомцах.
Киндяковы сердечно поздоровались с Сергеем Ильичом, поцеловали ручки у Екатерины Ильиничны и Ольги Васильевны.
– Друзья мои, позвольте вам представить наших замечательных новых знакомых! – граф, как истинно светский лев, с удовольствием выполнял роль хозяина дома. – Иван Андреевич Ковалевский и его супруга Пульхерия Ивановна!
Мужчины поздоровались, приложились к руке закрасневшейся Пульхерии.
– Ждёте прибавления? – вежливо спросил старший Киндяков.
– Да, уже довольно скоро, – улыбнулась она.
– Будьте здоровы, и благополучия вам и вашему ребёнку, – полковник тоже улыбнулся и обратился к Ивану. – Чем занимаетесь, Иван Андреевич? Вот Михаил Петрович, к примеру, у нас известный симбирский сибарит, светский лев, вышел в отставку, женился и вкушает плоды счастливой семейной жизни!
Граф захохотал, довольный, и Ваня понял, что у них это было чем-то вроде старинной шутки.
– Род моих занятий весьма странен для дворянина, – сказал он. – Я учительствую у Михаила Петровича и Екатерины Ильиничны.