– Не сметь закрываться, не сметь! – беснуясь, кричал он и рвал Ваньку за волосы, заставляя опуститься на пол. Когда слуга упал на колени, несколько раз ударил его по лицу, разбив губы и нос…
– Александр! – гневно вскричала пришедшая в себя Елизавета Владимировна. – Остановись! Приди в себя!! Я приказываю тебе!
Окрик матушки подействовал на сына, он прекратил избивать слугу и остановился, тяжело дыша. Ванька, сглатывая кровавую слюну, чтоб не замарать господский пол, шатаясь, распрямился, прижав рукав к лицу. Пульхерия, замерев, смотрела на происходящее, глаза её метали молнии, она порозовела от возмущения.
– Александр Андреич! Что ж это такое?! – воскликнула она. – Как вы можете так обращаться с людьми?!!
– Захочу – вообще убью! – уже совершенно равнодушно сказал Саша. – А если всё останется по-прежнему, – он со значением посмотрел на жену, – убью завтра же.
Пульхерия задохнулась. Елизавета Владимировна строго сказала:
– Ваня, иди приведи себя в порядок!
Слуга поплёлся к двери, но грозный оклик хозяина остановил его:
– Стой, холоп!
– Что, ваша милость? – глухо пробормотал он.
– Прибери за собой, свинья! – барин ткнул пальцем в пол, на котором тускло мерцали кровавые брызги. Ванька, опустившись на колено, рукавом затёр кровь.
– Можно идти, Александр Андреич? – спросил, не поднимаясь с колен.
– Иди, свинья, – милостиво разрешил он.
– Александр! Что ты творишь!! Учили ли мы тебя этому?! – гневно обратилась к сыну Елизавета Владимировна.
– Прости, матушка, не сдержался; не хотел, да кружев жалко стало: ведь ты их для меня из Италии выписывала! Вспылил.
– Отец твой тоже горяченек был, – барыня слегка остыла. – Но так поступать не след, сын мой! Мы с твоим отцом людей не обижали! И тебе то же завещаем!
– Ну, матушка, прости, – Саша омыл руки в чаше с розовой водой и брезгливо стряхнул капли. – Давайте же трапезничать!
Ванька, по-прежнему прижимая к лицу рукав, вышел из господского дома и пошёл на скотный двор, там был колодец, а рядом с ним всегда стояла лохань, полная воды, из неё частенько пила всякая барская живность.
– Вот и я такая же господская скотина, – пробормотал парень, глядя на своё отражение; равнодушная вода, впрочем, ничего из ряда вон выходящего не показала. Ванька осторожно умылся, ощупал распухшую губу, нос и усмехнулся, вспомнив искажённое злобой лицо хозяина. Почему-то страшно ему не было, обидно тоже, только смешно. Он присел, оперся спиною на сруб и закрыл глаза. Вдруг лица осторожно коснулись маленькие девичьи ручки, не белые, мягкие, а жёсткие, грубые от работы. Кто-то вопросительно промычал. Ванька разлепил веки и увидел Дуньку-птичницу, в глазах её был вопрос и тревога.
– Да барин маленько стукнул, ничё, Дуня, не страшно!
Но девка всплеснула руками и умчалась, вернувшись через минуту с малой мисой, в которой была целебная мазь бабушки Миронихи из свежих листьев зверобоя и шалфея со свиным нутряным салом, стала осторожно втирать. Ванька попытался отвести её руки, но она упрямо трясла головой и мычала. Пришлось подчиниться и дать себя полечить. Голова болела от ударов, но это было ничего. А вот боль и жалость, плеснувшиеся в глазах Пульхерии, мучили сильней.
«Эх, я дурак, – думал он, – зачем закрывался, зачем не стерпел?! Заставил голубушку страдать… Дурак, он и есть дурак!» Так Ванька ругал себя за то, что опять невольно причинил боль девушке, уже изрядно пострадавшей из-за него.
– Спаси тебя Бог, Дуня! – прошепелявил он. – Пойду я.
Девушка поднялась:
– Ихади ечеом! – и подкрепила слова жестами.
– Приду, приду, – покивал головой Ванька, встал и, пошатываясь, побрёл обратно к господскому дому. Дунька смотрела ему вслед, сдвинув брови.
День прошёл ни шатко ни валко. Ваньку к себе никто не требовал, молодой барин укатил куда-то, Елизавета Владимировна молилась в церкви, Пульхерия Ивановна не выходила из покоев и ни о чём не просила, так что беспокойство, снедавшее Ваньку, ничем нельзя было унять; а уж как он желал хоть одним глазком взглянуть на свою любушку, один Бог ведает!
«Свою! – опять обругал себя Ванька. – Какая она твоя… холоп ты смердящий… знай своё место…» Но несмотря ни на что, остаток дня тёрся недалече от господских покоев, чтобы быть под рукой у Пульхерии Ивановны, если вдруг нужда возникнет.
Вечером барин воротился, откуда – не сказал никому, лишь отмахивался рукой на все матушкины вопросы, призвал к себе Ваньку, но иначе как «холоп» и «скотина» к нему не обращался, сухо отдавал приказы, на распухшую физиономию даже не взглянул и отпустил, сказав, что ночью его услуги не понадобятся.