– Не скалься, скотина! – с угрозой сказал он.
Вышел Александр Андреич в сопровождении Федьки, надушенный, разряженный, – ни дать ни взять – Пётр Первый и Алексашка Меньшиков. Объявил свою волю: под страхом жестокого наказания черни запрещается проявлять какое-либо сочувствие к провинившемуся, подходить к нему, говорить с ним, а тем паче пытаться накормить его.
Чтоб не сдох сразу, два парня притащили лохань, в которую щедро плеснули помои.
– Вы все должны уразуметь, что ждёт вас, если вы выйдете из барской воли! – строго сказал Саша.
Чернь слушала хмуро и молчала.
Ивана приковали так, что он мог стоять, сидеть и даже лежать, но толку от этого не было никакого: приклонить голову он не мог. Несмотря на молчаливую покорность дворни, в первую же ночь к нему прокралась Дуня и с ладони накормила хлебушком, который показался страдальцу райской пищей.
– Дуня, беги скорей, – прошептал он. – Пока тебя барские ироды не заприметили да не схватили!
– Оано, Аня? – слёзы звенели в глухом голосе девушки.
– Да уж не жарко, – согласился Ваня, у которого зуб на зуб не попадал; трясло его от холода, как осиновый листок. – Беги, Дуняша, не гневи Господа!
На следующий день парень стал свидетелем событий, которые показали ему, что жизнь подневольных людей в имении стала хуже некуда… Помимо непосильной работы дворня подвергалась ежедневным побоям, о домашнем субботнем суде уже и речи не шло: за любые проступки, оплошности, промахи наказывали здесь и сейчас. Доставалась плётка или пучок розог, и провинившегося немилосердно драли барские холуи. За мелочь – не так посмотрел, не так пошёл – наказывали сами, если что посерьёзнее – шли к барину или Федьке, и те выносили приговор: столько-то горячих. Лавка не простаивала без дела, стоны и крики висели в воздухе… Люди ходили, не поднимая глаз от земли, сгорбившись, и работали, работали, работали без остановки…
Второй ночью к Ивану пришёл Федот, который не принёс никакой еды, но рассказал об изменениях в поместье.
– Всё началось, Ваня, когда ты и барыня убегли. Всех, кто с тобой так или иначе стренулся, всех подчистую перепороли. Люто барин зверствовал, да не по полсотни розог, по две и три сотни отвешивал. Все, кого пластали, прямо там же и сомлели. Вот так-то вот, Ванятка… Побег твой – расплачивались наши спины…
Иван хмуро молчал. И так ему тяжко было на душе, а уж после этих рассказов совсем муторно стало.
– А что Палаша? – тихо спросил он. – С ней как?
– Её да других сенных девок барин на три седмицы отправил ремеслу кружевниц обучаться, так что теперь они с утра до ночи кружева плетут, света белого не видят. Рогатки на их такие же, как у тебя, – Федот кивнул. – На ночь только сымают. Кружева его милость продаёт и наживается, а девки слепнут потихоньку…
Молчание стало затяжным. Одному не хотелось рассказывать о плохом, потому как ничего хорошего в поместье не произошло, у второго не было сил задать вопрос, который ужом вертелся на языке: а что с Саввой? Где он? Вместо этого спросил:
– Новенькие парнишки – это кто? Мельком днём видал.
– Петька да Пахомка? Сапожного дела мастера. Барин задорого их купил у соседского помещика. Они сапоги тачают на продажу.
– И что, хорошо продаётся?
– А нам откуль знать? – невесело усмехнулся Федот. – Наше житьё подневольное… Работают парни без продыху, знать, хорошо товар идёт… Они вовсе на наших непохожи, забитые, от всякого шума шарахаются.
– А что за разбойные морды здесь отираются?
– Ох-хо-хо… А это, Ваня, барская свита! Посля того как ты его милость придушил маненько, – по голосу Федота и в темноте было понятно, что он улыбается, – барин-то наш пуглив не в меру стал. Всё ему казалось, что мы замышляем за его спиной недоброе, ходил да озирался. Тогда Федька, чёрт его дери, и привёл этих кровопивцев, и власть им над нами дали немереную! Сам видел! Бьют кого ни попадя ни за что ни про что! – Федот плюнул и перекрестился. – Прости, Господи! Совсем житья не стало! Наш-то таперя ходит гоголем, на всех покрикивает, ровно царь!
Иван почуял в голосе Федота злость и раздражение и спросил:
– А что, дядя Федот, ежели нам подняться супротив него?
– Это как? – не понял матёрый конюх.
– А так. Всем миром навалиться да и повязать их всех, а самим бежать подальше, в леса, а потом и вовсе заграницу перебраться…
– Это ты о чём толкуешь, что-то я не разумею? – продолжал недоумевать Федот. – Бунтовать удумал?? Да где ж это ты мыслей-то таких подмётных набрался?! Иль мало тебя барин учил?! Вся спина в науке! Ведь сбежал ты от его, и всё равно по-твоему не вышло! Он-то в хоромах, а ты на цепи! Убьёт он тебя, Ванька, ей-Богу, убьёт!