– Не желаешь ли чего, Николай Палыч? – с пьяной ухмылкой спросил Саша. –Вистануть? В баньке попариться? С девками моими?
– Вот это хорошая мысль! – согласился бесцветный человечек. – И поротую прикажи туда же!
– Федя! – крикнул Саша. – Баню! А с этого, – обернулся на Ивана, – глаз не спускать! А то я с вас самих… шкуру спущу!
Они оба захохотали и пошли прочь.
Фёдор проверил, насколько надёжно закреплены руки пленника, и тоже ушёл. Недалеко от Вани остался незнакомый ему парень, кудрявый и голубоглазый, похожий на барашка. Лицо его, с какими-то смазанными, невразумительными чертами, не было ни злым, ни жестоким, скорее, глуповатым. Он поглядывал на Ивана, но близко не подходил, сидел поодаль и жевал хлеб с мясом.
Желудок свело голодной судорогой. Ваня недовольно мотнул головой и переступил с ноги на ногу. Руки начали затекать, всё тело было одной сплошной болью.
– Эй, парень! – хрипло позвал он.
«Барашек» в удивлении воззрился на него, как будто заговорил камень.
– Тебя как звать?
– А тебе зачем? – голос у него был тоже какой-то бараний, тонкий и неприятный, хотя парню навскидку было лет двадцать пять.
– Просто. Познакомиться хочу, али ты боишься меня? – чуть подколол Иван, чтоб быстрей разговорить его.
– Никого я не боюсь! – вскинулся парень. – Тем боле тебя! Артемием кличут.
– Ты давно в поместье, Артемий?
– А как ты убёг, – пожал тот плечами. – Федька сразу нас сюда привёл, сказал, барина от татей охранять.
– От татей? – как ни плохо было парню, распухшие губы дрогнули в улыбке.
«Федот, наверное, или Михей – тати для братца… или кузнец с подручными».
– Долгонько ты тут живешь, Артемий. Верно, всех уж по именам выучил?
– Вестимо, – согласился он.
– Парнишка тут один есть, что-то я его не вижу… Лет семнадцать ему, волосы ровно пшеница и глаза голубые. Конюх он, Савва… Ты его не видал ли? Может, услали куда?
– Так он помер, – равнодушно сказал Артемий.
– Как… помер? – не понял Иван. – Он малой совсем… Ты перепутал его с кем?
– Ни с кем я не перепутал, – обиделся парень. – Савка-конюх. Удавился он!
Ивану показалось, что из лёгких выкачали весь воздух и залили кипящую смолу. Он попытался вдохнуть, но не смог. Открыл рот, чтобы спросить, как это произошло, но издал какой-то сиплый непонятный звук. Артемий вскочил и подбежал к нему:
– Ты чё, паря? Не помирай, нельзя тебе! Счас Фёдора кликну!
– Не надо, – просипел Иван. – Не помру… скажи, Артемий, как… – слова не хотели срываться с языка, еле выдавливались прямо из глотки. – Как он… умер? – будто не про Савву спросил, а про какого-то совершенно незнакомого человека.
– Так когда ты убёг, – «барашек» опять уселся на приступку и запихнул в рот последний кусок мяса, речь его стала невнятной, – барин стал всех пороть, кто с тобой был, а больше всего Савке досталось. Что Фёдор с ним только не выделывал! – он покачал головой. – Парнишка молчал, ничего не говорил.
– Он не знал… – глухо пробормотал Иван. – Он ничего не знал…
– Его в погреб кинули и доставали оттуда, только чтоб выпороть, или водой на морозе облить, или ещё что… Ух, лютовал Фёдор!
– А что ещё он с ним… делал? – каждое слово Артемия словно забивало раскалённые штыри в сердце, пластало его в лоскуты. Грудь пылала, и это была не душевная, а физическая боль.
– Клеймо на лицо поставил, пальцы на руке отрубил, – жгучие слёзы подступили к глазам, и Иван изо всех сил зажмурился, чтоб не выпустить их наружу. – Ну, под конец у него спина-то загнила, черви там завелись, а барин лечить не давал, всё ждал, что он расскажет, куда ты с женой евошной убёг. А однажды пошли за ним в погреб, а он висит… опоясок от порток через балку перекинул и удавился… синий весь… – Артемий передёрнул плечами и осуждающе посмотрел на Ивана. – Это ты виноват! Из-за тебя парнишка помер!
Он мог бы этого и не говорить… Под прижатыми к глазам веками, сквозь багровые всполохи, пронеслась вся Савкина жизнь, какую Ваня застал… Вот он, весёлый и белозубый, косит, подвязав пшеничные волосы травяным жгутом, вот подбрасывает ввысь двойняшей, они визжат от радости, а Савва хохочет вместе с ними… Вот ласково обнимает мать и накидывает ей на плечи полушалок, который они вместе выбирали на ярмарке, а вот Савка, измазанный до ушей глиной, помогает Ване бить печь… больше мешает, чем помогает… И вечно трётся рядом, как лохматый щенок, со своим другом, в силу и защиту которого верит безоговорочно. «Ты же мой друг? – вопрошают его глаза. – Мой старший брат? Не дашь меня в обиду?» Вот он просит, молит взять его с собой в бега, заглядывая в душу синими глазами, а Иван оставляет его здесь, убоявшись, что пострадает Арина Тимофеевна…