Чиновник неприязненно посмотрел на него и обратился к Саше:
– Это Никанор Иванович Потешкин, действительный статский советник, я Василий Алексеевич Коновалов, коллежский секретарь. Мы наделены полномочиями, полученными от высочайшего лица, произвести проверку вашего поместья на предмет благополучного и практического управления и заботы о благоденствии вверенных вам подопечных душ, – не переводя дыхания высказался молодой человек. – Где мы можем расположиться?
– Я сейчас же прикажу проводить ваше благородие в подготовленные комнаты, – с лёгким поклоном сказал Саша. – Фёдор!
– Василий! – простонал Никанор Иванович. – Я с места не сдвинусь, не могу! Ты иди устраивайся, а я тут подожду травницу вашу, ох!.. Да кого угодно!
Его полное лицо в раме благородных седых волос было красным и искажённым от боли, которую приходилось терпеть.
– Как скажете, Никанор Иваныч! – молодой человек проследовал за Фёдором, за ним внесли дорожные чемоданы и портфель.
Александр хотел было начать светскую беседу, но, посмотрев на страдающего чиновника, счёл за лучшее промолчать. Ожидание становилось напряжённым, чиновник охал и стонал, Саша потихоньку начинал беситься.
– Что случилось, батюшка? – Мирониха, толстая, косолапая, в длинной юбке, кофте и платке, переваливаясь, как утка, проковыляла по ступеням и остановилась перед барином.
– Бабка, вот гость к нам приехал высокородный, да приболел. Сможешь помочь? Иль за лекарем посылать? – строго спросил Саша.
– Что болит-то, батюшка? – обратилась старуха к чиновнику.
– Болит, мать, спина, сил нет… – простонало должностное лицо.
– Али прострел у тебя? – она задумчиво смотрела на высокородного гостя, оправляя платок.
– Ревматизм это, старуха, – Василий Алексеевич подошёл незаметно. – Ты знаешь ли, что это?
– Прострел по-нашему, – подтвердила Мирониха. – Полечить можно. Отварами да мазями за неделю как рукой сымет, батюшка.
– Ох! – горестно возопил чиновник. – Неделя! Сил моих нет терпеть…
– А я говорил, Никанор Иваныч, – въедливо сказал секретарь. – Говорил! Не надо спешить! Вы же как на пожар…
– Подождите, голубчик, вы это к чему сейчас говорите? – перебила его Мирониха.
Тот застыл с открытым ртом.
– Вашему начальнику полегчает ли от этих слов? – продолжила она.
– Бабка! – гневно крикнул Саша. – С ума сошла?! Ты кому это говоришь?!
Никанор Иваныч тихо умирал на диванчике:
– Что ж вы все кричите… Василий, бабка дело говорит: занудный ты, как старик! Всё об одном и том же талдычишь… Мать, а быстрее помочь есть средство? – он обратил страдальческий взор на травницу.
– Как не быть, батюшка, конечно, есть, – закивала старушка.
– Какое же? – чиновник оживился, насколько это позволила терзающая его спину боль.
– А посечь тебя надо, батюшка, – скромно ответствовала она.
– Что?! – подскочил секретарь. – Ты что несёшь?? Совсем страх потеряла, ведьма?!
– Ошалела, бабка? – сквозь зубы сказал Фёдор, подойдя к ней. – Сейчас я тебя посеку, чтоб неповадно было!
Мирониха с презрением посмотрела на него и перевела взгляд на рыжего чиновника:
– А ты что подлетел-то, барин? – в голосе травницы сквозила почти неощутимая ирония. – Заговор такой есть: больного надо посечь топором, положив его через порог. Да со словами нужными. А ты что иное подумал, что ли?
– Давай… топором… – простонал Никанор Иванович. – Да побыстрее, моченьки нет никакой!
– Слушаюсь, батюшка, – закивала Мирониха, оправляя платок. – Больного надо положить животом на порог и оголить поясницу.
– Приподняться не могу! – охнул чиновник.
– А и не надо тебе, батюшка, – заспешила бабка. – Чичас молодцов кликнем, они тебя махом перенесут! Александр Андреич, ваша милость, прикажите!
Александр Андреич, стоявший столбом, кивнул Фёдору, тот выскочил во двор и позвал первых попавшихся парней.
– И топор пусть принесут! – крикнула вслед травница.
Когда всё было устроено и больной лежал с голой спиной, Мирониха заковыляла к нему, держа топор. Остановившись рядом с чиновником, нагнулась, кряхтя, и принялась тихонечко сечь поясницу лезвием, приговаривая:
–Во имя Отца и Сына и Святого Духа аминь, аминь, аминь. Батюшка булатный топор, разнеми боли и скорби внутренние, костевые, жиловые, мозговые, как у булатного топора ничего не болит, нигде не щемит, так и у раба Божия Никанора чтобы нигде не болело, не щемило. Встаньте, все косточки, жилочки, на свое место. Как у младенца ничего нигде не болит, косточки не щемит, так и у раба Божия Никанора чтобы нигде не болело, не щемило. Будьте, мои слова, крепки, лепки, крепче камня серого и острого ножа булатного и ныне и присно и во веки веков. Аминь.