– Зачем? Оставила бы себе, у меня ещё есть! – отмахнулся он.
Девушка прижала руку с платком к сердцу и опять поклонилась чиновнику.
– За платок? Да ладно тебе, такие пустяки, – улыбнулся Никанор Иванович. – Давай-ка, доставай свою целебную мазь, да подлечи меня, чтоб мерин старый жеребцом взыграл!
Дуня хихикнула, прикрывшись ладошкой, голубые глаза весело блеснули.
– Рассмешил тебя я? Вот и славно! – он улёгся на живот и закрыл глаза, прислушиваясь к приятным ощущениям в постоянно нывшей пояснице.
– Дуня, – спустя некоторое время спросил он. – А ты только на подхвате у Миронихи или сама лечить умеешь?
Девушка утвердительно промычала.
– Это хорошо, – пробормотал старик. В голове его начал зреть план.
Когда Дуня обработала поясницу и помогла Никанору Ивановичу привстать и перевернуться, он спросил её, внимательно глядя слезящимися и почти бесцветными, но острыми глазам:
– Дуня, Ваня твой друг?
Она, потупив взор, согласно кивнула.
– Я здесь по просьбе великой другого его друга, графа Михаила Петровича Завадского, у которого Ваня в бегах скрывался. Граф очень желает помочь ему, вызволить от вашего барина. Меня попросил разведать, что да как, – старик тяжело вздохнул. – Ничем, Дунечка, я ему помочь не смог, всё у Александра Андреевича чисто, не придерёшься.
Девушка внимательно слушала.
– Не сможешь ли ты, умница, ему записочку передать от графа? Мне бы надо, чтобы Ваня ответ хоть кое-какой нацарапал, да это, думаю, совсем не под силу устроить.
Немая расцвела и протянула руку.
– Поможешь? Передашь? – оживился старик.
Дуня закивала головой и протянула и вторую руку.
Никанор Иванович достал из кармана сюртука сложенную в несколько раз записку и вложил в Дунину маленькую ладошку, обняв её своей большой ладонью:
– Спрячь получше, чтобы никто не нашёл!
Девушка отвернулась от него, совершила короткую манипуляцию и, обернувшись, указала себе на грудь. Щёки её рдели маковым цветом. И такая она была в этот момент красавица: смущённая от возложенного на неё поручения, голубые глаза сияли, розовые губки улыбались, что старик не удержался и погладил её по русым косам:
– Умница ты какая, Дуня!
А она жестами показала, чтобы он дал ей и чем писать. Никанор Иванович нашёл огрызок карандаша, и Дуняша спрятала его туда же.
– Ну вот, – сказал он. – Чтобы тебя ни в чём не заподозрили, как откроем дверь, я тебя хлопну по… попе, а ты сделай вид, что тебе нравится, хорошо?
Игриво блеснув глазами, девушка улыбнулась и кивнула.
– Ну что, красавица! – громко сказал чиновник, открывая дверь. – Утешила старика, озорница!
Дуня засмеялась, и шагнула наружу, но Никанор Иванович поймал её за руку, притянул к себе, чмокнул в щёчку:
– Ух, шалунья! – с этими словами хлопнул ладонью по мягкому месту.
Девушка взвизгнула и побежала по коридору мимо опешившего стража.
– Приходи завтра лечить меня, не забудь! Утром! – крикнул ей вслед чиновник, молодецки подкрутил пышные усы и подмигнул Прохору, стоявшему напротив.
– О как! Учись, пока есть у кого! – гордо сказал ему и захлопнул дверь.
Подобные эскапады были совершенно не в духе Никанора Ивановича: он потерял любимую жену десять лет назад, когда ей было тридцать пять лет, а ему сорок пять, и с тех пор как-то не интересовался женским полом, причислив себя к стану стариков, посвятив себя государственной службе. Но почему-то сейчас ясноглазая и розовощёкая Дуня, крепостная девка, немая, заставила его остывшее старческое сердце трепетать.
– Чудеса! – пробормотал он, укладываясь спать, несмело лелея пред внутренним оком облик смеющейся зардевшейся Дуни.
Проснулся Никанор Иванович от шума и возни в комнате.
– Василий, ты ли? Который час?
Молодой чиновник, бледный и растрёпанный, в расстёгнутой до пупа рубахе, налил в стакан воды из графина и начал жадно пить.
– Не знаю, Никанор Иваныч, – икнув, ответил он.
Потом икнул ещё раз и, схватив таз для умывания, с громовым рёвом изверг в него содержимое желудка. Потом ещё и ещё раз. Застонал, утёр рот полотенцем и тяжело повалился на кровать.
– Василий! – позвал его начальник. – Васька! – повторил громче.
– А? – рыжий встрепенулся и сел.
– Выставь таз за дверь! – велел Никанор Иванович. – И рассказывай, что узнал!
– Может, завтра? – простонал Василий, жалобно посмотрев на него.
– Сей секунд! – ещё строже сказал чиновник.
Молодой человек потащил таз за дверь, бормоча что-то об извергах, из-за которых начинающим дарованиям никакой жизни нет, потом собрался опять завалиться на кровать, но неумолимый начальник приказал стать пред его ясными очами и ответствовать. Покачиваясь, Василий утвердился на полу, для равновесия придерживаясь за стенку, сам бледный, как эта стена.