Дуня кивнула. По щекам её вовсю катились слёзы.
– Ты поплачь, поплачь! Это правильно, нелегко душе с родными краями расставаться, но поверь, на новом месте тебе будет лучше. Иди, девушка, собирайся, если есть что собирать, да попрощайся со своими близкими и подружками.
Дуня, заливаясь слезами, выбежала из столовой.
– Вот дура! – пробормотал Саша.
– Не дура, а душа нежная, чувствительная, – мрачно сказал Василий Алексеевич, на которого зрелище плачущих женщин всегда действовало угнетающе.
– Ну что, Александр Андреич, и нам пора честь знать. Прикажи карету приготовить, – Никанор Иванович повернулся к племяннику. – Пойдём, Василий.
Получив приказ запрягать коней, Федот перепоручил это Ивану и Матвею, так и представился Ване случай оказаться рядом с важным лицом и не вызвать при этом никаких подозрений. Надевая и прилаживая упряжь, он ласково разговаривал с лошадками, поглаживал их. Кони прядали ушами и прислушивались к тихому голосу парня, переступали точёными ногами с изящными бабками, помахивали гривой. Им нравились ласковые прикосновения и спокойная речь конюха.
Услышав шаги, Иван обернулся и увидел обоих чиновников, лакеев, несущих чемоданы, и Дуню. Почему-то заплаканная, девушка еле плелась, прижимая к груди маленький узелок. Сердце тревожно ворохнулось в груди: «Что происходит?» Спросить он, конечно, не посмел: это было дерзостью, но попытался поймать взгляд Никанора Ивановича. Это удалось, чиновник понял немой вопрос в глазах парня и приостановился около кареты, обратившись к ним:
– Увожу я вашу Дуню. В Москву. Вот так-то, ребята. Не поминайте лихом, пожелайте ей хорошей жизни. Попрощайся, девушка, если хочешь.
Дуня, рыдая, бросилась Ивану на грудь, он обнял её, легонько поглаживая по голове, посмотрел на старика и отважился спросить:
– Барин, вы её купили?
– Да, Ваня, купил у твоего хозяина. Не переживай, жить она будет лучше прежнего.
– Дуняша, – Иван посмотрел в мокрые глаза. – Не плачь, всё к лучшему, Бог даст, свидимся, – рука его скользнула в ладонь девушки и оставила там комочек бумаги.
Дуня всхлипнула, оторвалась от друга, поклонилась остальным дворовым, несмелой кучкой стоявшим рядышком, и шагнула к карете.
Ваня откинул ступеньку и помог ей устроиться внутри, затем, склонившись, подал руку Никанору Ивановичу, и крепкое пожатие, незаметное другим, заставило его сердце биться сильнее, а шёпот Василия Алексеевича:
– Иван Андреевич, не предпринимайте ничего противозаконного, ради Бога! – вселил надежду.
Ваня захлопнул дверцу кареты и отступил. Из окошечка выглянуло бледное, заплаканное личико Дуни, она жадно смотрела на Ваню, на бабушку Мирониху, на всех, кто был рядом с ней с самого рождения. Потом маленькая ладошка помахала, прощаясь, и карета тронулась вдаль. Ваня смотрел вслед, чувствуя, что осиротел ещё раз.
– Чего стоим, пялимся, скоты? – раздался резкий Федькин голос. – Пошли работать, а то схлопочете на орехи!
Жизнь в поместье, застывшая на мгновение, пошла своим чередом.
Только Иван занялся любимым делом – чисткой лошадей, только взял в руки щётку и начал сильно, но ласково ей орудовать, выглаживая атласную кожу, как услышал за спиной:
– Ты, давай к барину, быстро!
Кровь жаркой волной бросилась в голову и застучала в висках. Ваня, скрипнув зубами, продолжил чистить коня, но сторожкий Буян – любимец Александра – почуял перемену в его настроении, тревожно всхрапнул и попятился.
– Ты что, холоп, оглох?! – рявкнул Фёдор.
Иван отложил щётки, огромным усилием заставил себя разжать зубы и повернулся к барскому камердинеру, опустив взгляд:
– Буянку не успел дочистить, его милость будет недоволен, Фёдор Ипатьич, сами знаете.
– Его милость тебя требует немедля! А за коня получишь сполна. Опосля, – ухмыльнулся Федька.
– Да за что, Фёдор Ипатьич? Толь щётки в руки взял – и вы велите к барину идти! – попробовал возразить Ваня, по-прежнему глядя в пол.
– Спорить со мной удумал?! – в голосе проклюнулось тихое бешенство.
– Никак нет, просто спросил.
– Ты, Ванька, может, барина-то и сумел оммануть, да я не таков, я лжу за версту чую! – Фёдор медленно приближался к нему. – Я тебя выведу на чистую воду, ублюдок, докажу, что ты повинился для виду, а сам, – он подошёл вплотную, наклонился к уху Ивана и прошипел, – убить его задумал!
Рукоять плети упёрлась Ване в грудь, поползла выше и заставила приподнять голову. Чёрные Федькины глаза были совсем рядом, они, как две пиявки, впились в его лицо, выискивая малейший признак неповиновения. Руки Ивана, заведённые назад, до боли сжались в кулаки, но взгляд барского холуя он встретил спокойно и открыто.