– А вы играйте, что застыли! – сказал хозяин музыкантам. – Вам бездельничать никто не разрешал!
Артисты, не отдыхавшие сегодня ни секунды, снова заиграли.
– Митрофан! – приказал Болтов. – Поди сюда!
Один из скрипачей, рыжеватый мужик, по виду немного за тридцать, опустил инструмент и подошёл к барину, выжидательно глядя на него.
– Помнишь наш разговор? – прищурился Болтов.
– Как не помнить, барин.
– Я обещал тебе вынести решение, и вот что я решил… – помещик замолчал, а Митрофан с надеждой смотрел на своего господина.
– Завтра ты забираешь жену, детей и отправляешься в деревню. Будешь тягловым мужиком.
Митрофан как стоял, так и рухнул на колени, отчаяние проступило на его лице:
– Да как же так, батюшка, отец родной, как же я…
– Что как же ты? – передразнил его помещик.
– Как же я на земле-то буду работать?? Ведь как ваш батюшка покойный о пятнадцати годов отправили меня на инструменте учиться, я с тех пор землю-то и не пахал! – мужик всхлипнул и мотнул головой.
– Вспомнишь, – жёстко сказал Болтов.
– Да я же… отвык от землицы-то… отошёл… как к ей привыкнуть-то… – он протянул вперёд дрожащие ладони. – Как я ими работать-то буду… Отец родной, пожалейте, не отправляйте, молю! – Митрофан практически упал наземь, к ногам барина. – Что угодно буду делать, что прикажете, только не отсылайте… милостивец…
Милостивец толкнул его носком сапога:
– Я сказал, ты меня услышал. Жалоб твоих я выслушивать не намерен. Разбаловал отец покойный вас, распустил! Играешь ты плохо, работник из тебя никудышный, а будешь ещё кому жалиться – в рекруты продам! Встать! – Болтов снова пнул мужика, Митрофан с трудом, словно ему на шею повесили жёрнов, встал, не поднимая головы.
– Что стоишь?! – рявкнул помещик. – Иди играй!
Несчастный вернулся к музыкантам, поднял скрипку, но плечи его тряслись, руки дрожали, он даже не мог прижать инструмент подбородком, не то что начать играть… На глазах его выступили слёзы, он с трудом сдерживался, чтобы не зарыдать. Болтов смотрел на потуги мужика, и глаза его наливались кровью. Выждав пару минут, в течение которых музыкант так и не смог прийти в себя, помещик злобно крикнул:
– Кузьма!
– Что прикажете, Николай Палыч?
– Отведи этого скота на конюшню да всыпь горячих!!
– Слушаюсь, – приказчик взашей вытолкал Митрофана, который, всхлипывая и утирая глаза рукавом, даже не подумал сопротивляться.
– Будет ещё перечить моей воле! – гневно сказал помещик, окидывая налитыми кровью глазами замерших в испуге музыкантов. – Играть, мерзавцы! Всех перепорю!
Музыка грянула, но до того нестройно и недружно, что даже Саша покривился, а Болтов окончательно пришёл в ярость и вскочил, испепеляя крепостных взглядом:
– Позорить меня удумали?! Перед гостем?!! Да я вас!.. – он задохнулся от бешенства.
Мужики, потупив взгляд, молчали, лишь Петька посмел обратить к хозяину левую ладонь, пальцы которой кровоточили, и пробормотать:
– Барин, мочи больше нет играть, ведь цельную седмицу, с утра до ночи, без обеда, без роздыху… – он не закончил, потому что барский кулак с размаху ударил его по лицу. Раздался хруст, Петька отшатнулся, охнул, схватился за сломанный нос, из которого обильно потекла кровь.
– Кузьма! – гаркнул Болтов, бешено вращая глазами.
– Что, Николай Палыч? – приказчик просунулся в дверь.
– Этого выпороть так, чтоб неделю сидеть не мог! – прошипел барин. – А вы, скоты, играть! Играть так, чтоб у меня душа ковром шелковым расстелилась!!
Музыканты, перепуганные произошедшим, подняли инструменты и из последних сил заиграли. Болтов ещё немного постоял перед ними, затем вернулся за стол:
– За всем следить надо, Александр Андреич, за всем! Так и норовят от работы отлынуть! А я кормить их должен, дармоедов!
– Чтой-то вы разволновались, барин, – медово сказала Василиса, – успокойтесь, так нельзя, навредить себе можете!
– Ох, Васёна, – он ещё подлил ей наливки. – Выпей с нами, птичка моя певчая, да спой ещё!
Девица вновь лишь пригубила вина и отставила бокал:
– Николай Палыч, голубчик, отпустите музыкантов, я вам с вашим другом голосовую спою, они мне только мешать будут.
Саша не сводил с неё глаз, думая, как повезло его приятелю, что у него есть такая красивая, голосистая девка, которая в нём души не чает. Тут же вспомнил Пульхерию, которая всегда была похожа на натянутую до предела тетиву лука, вспомнил свой крепостной гарем и поморщился: надоели, пора их замуж выдать да других набрать.