– Михаил Петрович, читайте дальше! – прошептала девушка.
– Вы нас так напугали, Пусенька! – обеспокоенно сказала графиня. – Может, вам лучше прилечь отдохнуть, а дочитаем позже?
– Что вы, Екатерина Ильинична, разве я смогу отдыхать, не зная, что с ним? Какие мучения он за меня принял… Читайте, прошу вас!
Михаил Петрович взял лоскуток бумаги, исписанный неровным почерком и начал читать Ванино письмо. Пульхерия слушала, не сводя с него горящего взора, казалось, вся жизнь её сосредоточилась в этом мятом клочке. Когда граф дочитал, она протянула дрожащую руку, взяла листок и бережно разгладила его:
– Ванечка мой, любимый… Ни слова о себе, о своих страданиях, всё только обо мне печётся да о вас, Михаил Петрович и Екатерина Ильинична… Если вы его не выручите, я же умру, я не смогу без него жить… – девушка как-то так просто, так обыденно это сказала, что и у графа, и у графини захолонуло сердце: они почувствовали, что она, действительно, не сможет жить без своего Ванечки, жизнь оставит её, утечёт, как река из старого русла.
Пульхерия прижала к губам записочку, закрыла глаза, и из-под сжатых ресниц выкатилась крохотная слезинка.
– Знаете, – сказала она чуть погодя, подняв взор на графа. – Я не буду плакать и убиваться, я хочу спасти его, я не буду слабой, только делайте что-нибудь, прошу вас! Возможно ли найти этого Алексея?
– Это сложно, ведь мы ничего о нём не знаем, кроме имени, – грустно ответил граф.
– Мишель, он был душеприказчиком генерал-аншефа Зарецкого! – воскликнула его жена. – Вряд ли это был простой человек, скорее всего из наших кругов!
– Придётся снова обратиться к отцу, – задумался граф.
– Время идёт, Мишенька, – тревожно сказала Екатерина Ильинична. – Для Ивана Андреевича каждая минута может стать роковой…
– Всё понимаю, – сдвинул брови Михаил Петрович. – Но и с пустыми руками ехать туда нет никакого смысла: он меня просто не пустит и будет абсолютно прав! Это его земля, его вотчина, его люди, его закон, в конце концов!
– Мишенька, ты не сердись…я ведь просто предложила…
– Катенька, ты что, как я могу сердиться на вас! Я на себя, на себя негодую! – тупиковая ситуация выводила графа из себя, он чувствовал бессилие и раздражался из-за этого. – Я, пожалуй, пойду напишу Никанору Ивановичу, попрошу его о помощи. Николай Игнатьич!
– Да, ваше сиятельство?
– Вели закладывать карету, поеду к отцу в имение челом бить.
– А я молиться буду, Михаил Петрович, – сказала Пульхерия, оторвавшись от листочка с почерком любимого. – Денно и нощно. Уповать на волю Его и милость!
Граф, склонившись, поцеловал девушку в лоб, потом перевёл взгляд на жену и чуть заметно покачал головой.
В кабинете, за плотно закрытой дверью, граф позволил себе выпить рюмку коньяку, сплёл пальцы в замок и прижался к ним лбом. В памяти всплыли их разговоры и горячие обсуждения по поводу крепостного права, которые они вели в своём узком кругу за рюмкой коньяку и валлованами с икрой. Зачитывали вслух «Путешествие из Петербурга в Москву», возмущались вседозволенностью ограниченных помещиков, ужасались их обхождению с подневольными людьми. Страстно обсуждали проекты постепенного перехода на оброчное земледелие, говорили о необходимости законодательных изменений… да много о чём ещё вели речи за закрытой дверью, чтоб никто не подслушал их бунтарских мыслей и не передал куда следует.
– Всё это пустое! – пробормотал Михаил Петрович. – Пустопорожняя болтовня!22
Сейчас перед ним встала конкретная задача: освободить от пут рабства одного-единственного человека, молодого, полного сил, умного и образованного, который мог бы принести немалую пользу Отечеству своим дарованием, послужить ей верой и правдой на пути процветания, а вместо этого находился в услужении ограниченного, неразвитого самодура, могущего с полным осознанием своей вседозволенности и безнаказанности творить с ним, что его душе угодно.
– Гнусность какая, – граф зажмурился: перед глазами стоял Иван Андреевич, каким он запомнил его в каземате: полуголый, связанный, с мокрыми глазами и твёрдым взглядом, уверяющий графа, что ему не спастись ни при каких условиях, умоляющий защитить жену и ребёнка. Михаила Петровича поразили тогда слова Ивана Андреевича о том, что он не сможет более смиряться и терпеть, потому что ощутил себя свободным человеком.
– Свобода даёт человеку уверенность в своих силах, – прошептал граф. – Что же делать, друг мой?!
Поскольку Иван Андреевич был жив, по словам Никанора Ивановича, и отчасти здоров, значит, он внял мольбам графа и постарался смириться, чтобы выжить. Что же предпринять, за какие ниточки подёргать? Мысли разбегались, граф чувствовал отчаяние и бессилие.
22
Тут граф был не совсем прав: деятельность Доргобужского кружка, или Канальского цеха, вполне можно назвать предшествием общества декабристов, ведь замышляли они смещение Павла I с престола, а Каховский был настроен весьма радикально и был не против самых крайних мер. Но в июле 1798 года, то есть буквально через пару месяцев после знакомства братьев Киндяковых с Иваном, кружок был разгромлен благодаря великолепной работе генерала Фёдора Ивановича Линденера. Все участники заговора были исключены с военной службы и отправлены на вечное поселение в Сибирь. Петра Киндякова сослали в Олёкминск, Павла – в Тобольск.
Впрочем, ссылка продолжалась недолго: 12 марта 1800 года Павел I был-таки убит высокопоставленными заговорщиками, официальной причиной смерти был объявлен апоплексический удар. После смерти императора отставной полковник Киндяков получил помилование и перебрался с семьёй в Винновку рядом с Симбирском. В гостях у Киндяковых бывали Н. М. Карамзин, И. И. Дмитриев, Н. М. Языков. Семейство принимало активное участие в общественной жизни города.
Павел Киндяков также вернулся из ссылки, но дальнейшая его судьба неясна: он был убит, и дата смерти неизвестна.