– Мишенька, мы ведь с тобой уже не так и молоды, – начала Екатерина Ильинична.
– Спасибо тебе, душенька, – склонил голову Михаил Петрович.
– Мишель, перестань паясничать! – рассердилась графиня. – Да, не молоды! Нам уже не двадцать лет!
– Ну, положим, тебе точно не двадцать, а вот мне… – протянул граф.
– Да ты смеёшься надо мной! – обиделась Екатерина Ильинична. – Я серьёзно, а ты…
– Ну, ну, графинюшка моя любимая, прости, больше не буду! – повинился Михаил Петровичи притянул обидевшуюся жену к себе. – Продолжай, пожалуйста, душа моя!
– Да я уж всё сказала… – Екатерина Ильинична дулась, но поцелуи мужа заставили её растаять. – Ну согласись, Мишель, когда сердца юны и чувства пылки, ты жизни не представляешь без того, кого любишь, всё готов отдать, только чтоб быть рядом с ним… А сейчас…
– Да, что же сейчас? – граф поцеловал жену в носик.
– Сейчас, – вздохнула графиня. – Беспокойство о детях, их здоровье, образовании, хлопоты по хозяйству… столько всего, что и времени не находишь сказать друг другу ласковое слово…
– И что? – усмехнулся граф, целуя изящную ушную раковину супруги. – Ты полагаешь, что из-за повседневных дел наши чувства угасли, только потому что мы не говорим ежечасно о любви? Нет, Катишь, я считаю, что, напротив, с годами чувства становятся лишь крепче.
– Не то что угасли, – сопротивлялась Екатерина Ильинична. – Стали не такими обжигающими, поблекли.
– Категорически не согласен! С годами я открываю в тебе всё новые и новые прелести, и если раньше я был готов умереть ради тебя, то сейчас, Катя, я живу ради тебя и детей, моя жизнь благодаря вам стала полной, в ней появился смысл. И пусть нет в ней места африканской страсти (хотя ей-Богу, это было бы так смешно и нелепо, представь только: я Отелло, а ты Дездемона!), зато есть спокойная, уютная гавань, где тебя ждут и любят! Я, может быть, путано изъясняюсь, но это то, что я думаю!
– А у этих бедных птенцов даже своего гнезда нет, – прошептала Екатерина Ильинична, внезапно изменив тему разговора.
– Катенька, пойдём в опочивальню? Я вслух тебе почитаю… пойдём? – вздохнул граф. – Развеешься немного…
И супруги, обнявшись, удалились в спальню. Невесёлый вечер задался, как, впрочем, было почти каждый день после ареста Ивана Андреевича. Но ни граф, ни графиня не роптали на судьбу, пославшую им знакомство с двумя замечательными молодыми людьми, пусть даже эта встреча перебудоражила и перетряхнула всю их жизнь.
Пульхерия, с помощью горничной переоблачившаяся ко сну, лежала на широкой супружеской кровати и глотала горькие слёзы. Её давно оставили чувства, охватившие в первый день после ареста любимого. Тогда она испытывала не то что страх – ужас за судьбу Вани, страдала от боли и собственного бессилия, ощущала себя ничтожной песчинкой на жерновах мироздания. Невозможно передать глубину отчаяния, в которое она упала, как падает юное деревце, подрубленное жестоким браконьером. В таком состоянии она находилась несколько дней, но потом ей показалось, что колесо Фортуны завертелось и удача скоро улыбнётся. Однако день сменялся ночью, и ничего не происходило, надежда оборачивалась тщетой… Только глубокое уважение к гостеприимным хозяевам, нежелание их огорчать заставляло Пульхерию сохранять видимость спокойствия, быть уравновешенной, лишь изредка тревога пробивала брешь в личине самообладания. Но в последнее время ей всё труднее было справиться со своими чувствами, в которых, к её удивлению, на первый план стали выходить негодование, гнев, ненависть и желание отомстить. Лёжа в постели, она иногда представляла, как собственными руками наказывает негодяев, сломавших судьбы ей и её возлюбленному. Правда, представления эти были смутными и неопределёнными, но вот чувства, которые они вызывали, – самыми что ни на есть конкретными и страстными – Пульхерия сначала пугалась себя самоё, но затем осознала, что негодовать намного лучше, чем страдать, и с тех пор каждую ночь намеренно вызывала в себе гнев. Он помогал ей выбраться из беспросветной бездны отчаяния и жалости к себе.
На следующий день события понеслись вскачь… Рано утром, когда ещё было темно, раздался стук в дверь. Прибежали испуганные слуги, вышел в халате заспанный хозяин дома, Екатерина Ильинична и Пульхерия Ивановна тоже выглянули из своих спален. Михаил Петрович кивнул камердинеру, вопросительно смотревшему на него.
– Кто там? – строго спросил Николай Игнатьич.
– Открывайте! Вести из Москвы! – ответил звонкий голос.
– Открывай! – приказал насторожившийся граф.