– Не буду… – Иван совсем потемнел, всё было много хуже, чем он предполагал: в доме, куда он принёс горе и страдание, отнял радость у матери, его приветили, за стол усадили…
– Ну, гляжу, ты иначе не уймёшься, – строго сказала Арина. – Хорошо, будет тебе наказание!
Иван вскинул на неё глаза.
– Стань мне старшим сыном, – твёрдо сказала женщина. – Верни мне радость, верни смех моих детей! Дай мне внуков!
Иван сглотнул:
– Убийцу хотите сыном назвать…
– Вот же упрямец! – Арина прихлопнула ладонью по столу, Ваня вздрогнул. – Я сказала, ты меня услышал! Не перечь матери!
Взгляд Ивана чуть посветлел: такой он впервые увидел мать Саввы.
– Воля матери для сына превыше Божьей, как я могу?
– Ванятка? – послышался голосок с печки.
– Из-за тебя, неслух, детей разбудила! – глаза Арины заискрились смехом.
– Где, где Ванятка?!
С печки, как горох, посыпались дети: Аксютка, Стёпка и Дашка с Пашкой. Розовые, встрёпанные ото сна, все как один льняные и голубоглазые, они облепили Ивана, забрались к нему на колени. Смотрели глазами Савки…
– Ваня, ты к нам навовсе приехал? – спросил, набычившись, Стёпка.
– Тебя давно не было! – повзрослевшая Аксютка смотрела непривычно серьёзно.
– Нет, мои хорошие, не насовсем. А давно не приезжал – так дела не отпускали!
– Барин? – вздохнула девочка.
– Барин, Аксюшенька, – Иван поцеловал её в вихрастую маковку.
– Ну, всё, дети, умываться – и за стол. А ты ешь, сынок, когда ещё домашней еды придётся отведать.
– Окаянные дни наступают, матушка, не поминайте лихом, приведёт ли Бог свидеться, – прощаясь, сказал Иван.
– Прощай, сыночек, Господь хранит тебя, а моё благословление с тобой, – Арина перекрестила его. – Нагнись-ко!
Иван склонил голову, и женщина надела ему на шею ладанку.
– Внутри святая земля, пусть сбережёт тебя для нас!
– Прощай, матушка, пока, ребятки!
– Вертайся, Ванятка, мы будем ждать тебя! – серьезно сказал Стёпка.
– Постараюсь, мои хорошие! – Ваня сгрёб ребят в охапку, расцеловал и наконец-то взмыл в седло.
Тронул коня, оглянулся последний раз на всё семейство, махнул рукой и помчался. На сердце было удивительно тепло и отрадно, словно его окунули в ключевую воду и разом смыли смрад, обиду и боль. Окаянный день разгорался…
Прискакав в поместье, Иван велел Сеньке выводить коня, а сам пошёл искать Гаврилу да Василия. Нашёл в кабинете, они рассматривали карты, разложенные на столе.
– Ну что? – спросил. – Что думаешь?
– Да вполне разумно, Иван Андреевич. Ты, как я понял, вознамерился вести крестьян через смоленские да могилёвские леса?
– Так. В польские пределы пойдём! – Иван хлопнул по карте ладонью.
– А может, через Тверь, Псков да к финнам?
– Не пойдёт. Расстояние больше. Да там крестьяне бунтуют, власть настороже. А в Польше нет рекрутчины, повинностей, никто не волен измываться над людьми.
– Да ты откуда знаешь? – удивился Василий.
– Знаю, – сказал, как припечатал. – Дядя Гаврила, собирай народ, надо поговорить.
– А помещика куда? – мрачно спросил кузнец. – Уж сколь времени там висит.
– Да… – Иван нахмурился. – Пусть снимут, отнесут в его покои… А бабушке Миронихе скажи, пусть раны его врачует. Скажи, я попросил!
Лицо парня исказилось, он глубоко задумался, потом, словно пробудившись, стукнул кулаком по столу.
– Ты! – обратился к чиновнику. – Идём со мной!
Василий, вздрогнув, повиновался. Они пришли в барак рядом с конюшней. Иван открыл сундучок, порылся там и бросил ему одежду.
– Что это?
– Переодевайся, так ходить тебе негоже.
Молодой человек оглянулся:
– Прямо здесь?
– Ну, а где? – губы Ивана дёрнулись в ухмылке. – У нас вся жизнь на миру! Поспеши!
Привалившись к стене и скрестив на груди руки, наблюдал, как покрасневший чиновник раздевается до исподнего и надевает мужицкую одёжу, оправляясь и обдёргиваясь. Подошёл вплотную:
– Не передумал ещё?
– Нет! – взгляд Василия был по-прежнему твёрдым.
– Сапоги почисть! – ухмылка стала шире.
– Кому? – чиновник откровенно смешался.
– Как кому? – ехидно сказал Иван. – Мне, конечно! Запылились, пока скакал!
– А… это… сейчас… – уши запылали огнём.
Василий опустился на одно колено и застыл. Пока он собирал мысли, разбежавшиеся прусаками в разные стороны, Иван поставил ногу ему на колено:
– Ну, что замер? Давай!
– А… чем?.. – чиновник не поднимал взгляд, ему было неимоверно стыдно.
– Рукавом своим, да побыстрее! – резко прозвучал приказ.
Василий протёр один сапог, потом другой, встал. От жгучего стыда не мог поднять взгляд.