Я пил с кактусом как с собутыльником, и вылил в горшок половину стакана текилы.
— Выпей за мой будущий успех, друг! — сказал я кактусу, а он все пялился на меня, и я чувствовал себя идиотом, который говорит с растением. И который только что отравил его спиртом! Я ударил по горшку, и кактус упал на пол. Земля разлеталась, и грязь на полу взбесила еще сильнее. Пинать кактус, даже стриженный, я не посоветую никому, но боль привела меня в чувства.
— Папа, а что случилось с Зефирусом? — услышал я через пару дней, когда мой сын осматривал помятый кактус, потерявший глаза.
— Он заболел! — ответил я.
Заболел? Пожалуй, можно сказать и так — причем заболел смертельно. После текилы и моих пинков кактус зачах, и я не хотел объяснять сыну, как это вышло.
— Я отвезу его в больницу для кактусов! — добавил я.
— К ветеринару?
— К кактусатеринару! К специальному доктору, который лечит кактусы.
Кактусотеринар принимал пациентов в ближайшем мусорном баке. Туда и отправился Зефирус. Пусть это глупо, сентиментально, но мне было слегка жаль его. И я снова услышал звон в голове. Прямо там, у мусорного бака, мой герой ожил и заговорил со мной. Он диктовал слова, а я записывал все на ладони. Когда место кончилось, я выловил из бака старую газету, и писал на ней. Посреди помойки родился лучший диалог, какой мне только доводилось сочинить, и наброски для трех новых глав.
Роман вышел в свет. Издатели одобрительно кивали, критики называли его «свежим» и «поэтичным», а читатели голосовали деньгами, скупая книги. Но больше писать я не мог. Не мог даже представить, о чем можно писать.
Я купил новый ноутбук, и разбил его. Это не помогло. Колокол в голове молчал.
Из магазина удобрений я принес мешок мочевины, щедро посыпал клумбу пионов под окнами, и полил ее водой. В таком количестве мочевина сожгла корни цветов. Листья пожелтели, и мертвые лепестки усыпали землю, на которой больше уже ничего не вырастет. Моя жена хлюпала носом, глядя на мертвую клумбу, и винила во всем кислотный дождь, но колокол в голове не зазвонил.
Я понял, что схожу с ума, и перестал искать звон. И тогда звон нашел меня сам. Я не любил пионы на клумбе, я любил кактус по имени Зефирус. Любил счастливый ноутбук, и свою машину. Она старая, и часто ломается, но я упорно не менял ее.
За рулем этой колымаги я был, когда ехал в грозу, под ливнем, почти ничего не видел, и едва не сбил девушку в синем дождевике. Ветер порвал его, закинул ей же на голову, вывернул зонт наизнанку. Она боролась со стихией на обочине, а я больше интересовался летящими ветками деревьев и мусорным баком, который весело катился мне навстречу. Она шагнула на мокрую дорогу, и я успел затормозить, но до смерти напугал и ее, и себя. И предложил подвезти.
Потоки воды заливали мой салон, промокший сарафан прилипал к ее груди, вместе с мокрыми волосами, а я не мог перестать смотреть.
— Если намерен так пялиться, то или сразу женись, или я выхожу! — так она мне сказала тогда. И не вышла, а через два года я взял на руки нашего сына.
Я не садился за руль других машин, до того дня, когда пьяный водитель фургона решил проскочить на красный. Мне повезло. Фургон ударил в заднюю дверь и смял ее, машину пришлось резать, что бы вытащить меня, но я почти не пострадал. И стал, пожалуй, самым странным из всех людей, попавших в аварию.
Пока спасатели пилили металл, я не звал на помощь, а только просил их не шуметь. Мои ноги зажало, но руки были свободны, я достал телефон, включил запись голоса и диктовал, диктовал, диктовал. Новое название, сюжет, имена героев, они лились сплошным потоком. Когда фургон уничтожил мою любимую машину, жертва искусству была принесена. Я услышал звон и снова мог писать.
Я понял принцип. Не знаю как, но я приносил жертвы. Не знаю, кому, и кто отвечал на них. Жертвой не может быть то, что испорчено и не имеет ценности. Жертвовать — это вовсе не бросать монетку нищему или отдавать сотню на благотворительность! Жертвовать — это лишать себя того, что любишь, ценишь, в чем нуждаешься. Жертва — всегда утрата! Я портил то, что мне нравилось, ломал то, чем дорожил, и получал свое вдохновение. Я писал, и с каждой новой жертвой делал это все лучше.
Но за лучшие книги нужно приносить большие жертвы. Нельзя два раза принести в жертву кактус, или второй раз разбить любимую машину. Жертвоприношения — не поход по ровной дороге, а лестница, по которой надо карабкаться, и каждая следующая ступень выше прошлых. Каждая новая жертва должна быть больше тех, что уже принесены.
Писать без жертв я больше не мог. Даже то, что удавалось выдавить из себя в последние годы, третьесортное и примитивное, больше не приходило. Простой список покупок для магазина оказалось сложно составить. Я не мог писать, и приносил жертвы. Каждая из них губила что-то важное в моей жизни, пока я не понял, что придумать новую жертву становится уже очень тяжело.