— Что, действительно так называется?! — удивился Иванов, чем доставил громадное удовольствие шустрому майору.
— Если пока и не называется, то будет называться. Я уже отправил в горисполком письмо с предложением о её переименовании.
— Трепач! — добродушно усмехнулся Рокотов.
— На этой славной улице, — продолжал свой вдохновенный треп Беркутов, — проживают исключительно казнокрады, боссы нелегального бизнеса, крестные отцы мафии и их подручные, Словом, богатая шушера и сволочь, прилипившаяся, будто пиявки, к многострадальному телу нашей с вами, господа, Родины.
— Молодец! — одобрил его речь Иванов. — Да вы лирик, милостивсдарь. Никогда бы не подумал, глядя на вашу сугубо прозаическую физиономию.
— Внешность часто обманчива, — скромно ответил Беркутов. — Кому, к примеру, взредет в голову, глядя на вас, предположить, что вы генерал! Верно?
— Верно, — рассмеялся Иванов. — Один ноль в твою пользу. Сегодня, майор, ты явно в ударе. Поздравлю!
— Спасибо!
В это время они увидели у одного из коттеджей милицейский УАЗик и «Ниву».
— О, а это «Нива» моего друга Колесова, — удивленно проговорил Дмитрий. — Наш пострел и здесь поспел.
— Это я ему звонил, — сказал Рокотов. — Просил, чтобы он захватил Истомина.
У внушительных ворот их встретили Истомин и Колесов. Мужчины обменялись рукопожатиями.
— Что здесь произошло? — спросил Иванов, обращаясь к Истомину.
— Убита актриса театра «Старые стены» Звонарева Раиса Аркадьевна.
— Когда это случилось?
— В три часа ночи.
— Откуда столь точное время?
Вперед выступил Колесов, ответил:
— Об этом говорят супруги Вяткины, живущие напротив, — Сергей указал на коттедж на противоположной стороне улицы. — Они были разбужены звуками двух выстрелов. Мария Павловна Вяткина взглянула на часы. Было ровно три часа. Когда она подошла к окну, то увидела, как из дверей дачи Звонаревых выбежали трое мужчин с большими сумками. Они сели в «Ниву» и уехали. А Мария Павловна сразу же позвонила в милицию.
— Ясно. Эксперты здесь? — спросил Иванов.
— Здесь, — ответил Истомин. — В доме дожидаются.
— Понятые?
— Тоже в доме.
— Что ж, тогда приступим, пожалуй. — Иванов направился к коттеджу. От ворот к дому вела дорожка кровавых пятен. Это могло означать лишь одно — один из преступников был ранен.
В большом квадратном холле у основания лестницы, ведущей на второй этаж лежал труп полной женщины лет тридцати — тридцати пяти. Рядом валялось двухствольное охотничье ружье двенадцатого калибра с вертикальными стволами. Иванов подошел, осторожно двумя пальцами взял за ствол ружья, приподнял, понюхал. Из обоих стволов несло гарью. Осмотрел труп. Было два ранения — в грудь и в голову. Обернулся к стоявшим сзади оперативникам.
— А выстрелов было, как минимум, три. Вот что, Валерий Спартакович, пока я здесь занимаюсь осмотром, ты подробнейшим образом допроси Вяткиных. А вы, ребята, — обратился он к Беркутову с Колесовым, — походите по соседям, поспрашивайте. Не мне вас учить. Может быть надыбаете, что-нибудь интересное. Лады?
— Как прикажите, господин генерал, — за всех ответил Беркутов.
Они ушли. Иванов с Рокотовым прошли в соседнюю комнату, от порога которой кровавые следы вели к входной двери. В зале на диване сидели судебно-медицинский эксперт Громадин и незнакомый Сергею технический эксперт в фоме капитана милиции. Здесь же находились понятые — две пожилых женщины, сидели в креслах и испуганно смотрели на вошедших. В зале было все перевернуто вверх дном. Иванов поздоровался с экспертами и понятыми, повернулся к Рокотову.
— Что скажешь, Володя, об этом бардаке?
— Типичный случай, — ответил тот. — Забрались в дом воры, надеясь на отсутствие хозяев. Разбудили хозяйку. Ну и... Что произошло, ты сам видишь.
— Вот и я говорю — не тот случай.
— В смысле?
— В том смысле, что наши убийцы к этому не имеют никакого отношения. Ага. Что ж, приступим, богословясь.
Осмотр они закончили лишь к полудню.
Глава шестая: Что все это значит?
На следующее утро главный режиссер вызвал фотографа и стал настаивать, чтобы Светлана сфотографировалась.
— Нет-нет, — пыталась протестовать она. — Что ещё вы выдумали, Илья Ильич! Зачем это? К чему?
— Я хочу, чтобы ваша фотография, Марианна Юрьевна, была на нашем стенде наряду с фотографиями других актеров.
— Но давайте я сыграю хоть один спектакль. — Ее совсем не прельщала перспектива оказаться крупным планом в фойе театра, где её мог увидеть кто-то из клиентов по основной работе. Вовсе не прельщала. Но Янсон был непреклонен. И это показалось Козициной подозрительным. Вечером она поделилась своими сомнениями с Ивановым.
— Может быть ничего в этом нет, но, как говориться, — «береженного Бог бережет». Не исключено, что они хотят проверить — работала ли ты в действительности в Тамбовском драматическом театре?
Он тут же пригласил прокурора-криминалиста и тот сфотографировал Светлану.
— Завтра же отправим телефаксом твою фотографию в Тамбов, чтобы все работники театра знали свою «героиню» в лицо, — сказал Сергей Иванович.
А репетиции в театре продолжались. Но Светлана постоянно чувствовала какое-то напряжение. Актеры нервничали, срываясь в самых безобидных сценах. И это показалось ей весьма странным. Что-то за всем этим скрывалось, но что именно, — никак не могла понять. На третий день репетиций при прогоне всего спектакля «светская львица» вдруг забегала по сцене, истерично закричала:
— Не-е-ет!... Не хочу!... Не могу!... Не буду! — Глаза её были безумны, а царственная грудь бурно вздымалась, на смуглом лице явственно проступили красные пятна.
От кого, от кого, а от неё Светлана никак не ожидала подобного поведения.
— Прекратите истерику, Эльвира Александровна! — твердо и требовательно сказал Янсон.
— Не-е-ет! — вновь закричала Померанцева и, потеряв сознание, упала. Актеры всполошились, зашумели, загалдели. Людмила побежала за водой.
— Нашатыря надо! — кричал Земляникин. — Есть у кого нашатырь или нет, мать вашу?! — Он поднял Эльвиру Александровну на руки и отнес на диван
— Все! Баста! — громко проговорил Борис Петрович Каморный, исполнявший роль «отставного профессора» Германа Владиславовича. Он решительно спустился со сцены и демонстративно покинул зал.
— Все свободны, — устало проговорил главный режиссер. — Репетиция переносится на завтра.
А через полчаса в гримуборной рыдала Людмила Паршина и, захлебываясь слезами, жаловалась Светлане:
— Как они могут! Это же бесчеловечно! Я больше этого не выдержу!
Светлана обнимала её за плечи, успокаивала:
— Ну-ну, Люда, перестань! Что ты, право слово, как маленькая девочка! Что случилось? Может быть, объяснишь? Что у вас тут происходит?
Худенькие плечи Паршиной подпрыгивали в такт рыданиям. И весь вид её был таким жалким и несчастным, что Светлана прониклась к ней искренним сочувствием.
— Я не могу, — пролепетала Людмила дрожащими губами. — Но только это так жестоко! Так жестоко!
Когда Светлана вышла из театра, то заметила, как вслед за ней вышел рабочий сцены Роман Овчаренко и на довольно приличном расстоянии направился следом. С рабочими сцены её познакомил главный режиссер.
«Неужели следят?» — промелькнула мысль. Опытному оперативнику, каким она являлась, не составило бы большого труда оторваться от «хвоста». Но она решила не спешить и проверить свою догадку. На остановке она остановилась и стала ждать троллейбус. Боковым зрением видела, что Овчаренко что-то внимательно рассматривал. Подошел троллейбус. Она вошла в переднюю дверь, он — в заднюю. На площади Карла Маркса она вышла. Он тоже. Светлана направилась к ГУМу «Новосибирск». Он — следом. Теперь не оставалось и тени сомнения, что за ней следили. Но почему? Где она допустила ошибку? Она скрупулезно перебрала в памяти все, что происходило эти три дня в театре, но ничего такого в поведении Янсона, актеров не вспомнила. Все было обычно.
В ГУМе она незаметно прошмыгнула в секцию готового платья и спряталась в раздевалке. Сквозь неплотно задернутые шторы видела, как вскоре появился Овчаренко. Вид у него был до того глупым и расстерянным, что она невольно рассмеялась. Подождав ещё минут пять, она через служебный вход вышла из магазина и поехала в управление.