— Она вам очень нравится, верно?
Дебора кивнула.
— Бог знает почему. Иногда она просто сводила меня с ума. Понимаете, ей ведь ни разу не дали шанса выбрать другой путь — ни родители, ни школа.
Дебора вдруг улыбнулась и показалась Триш почти счастливой.
— И вообще, чтобы в тюрьме не свихнуться, надо обязательно найти хоть кого-нибудь, кто бы тебе нравился.
Эта женщина совсем не похожа на убийцу, подумала Триш, а вслух сказала:
— А теперь, пока меня не выставили вон, расскажите-ка поподробнее о том вечере, когда умер ваш отец.
Поездка в Норфолк сама по себе была неприятной. Чем ближе Дебора подъезжала к месту назначения, тем сильнее становился ее страх. Возле самого дома сделалось еще хуже. Как обычно, заколотилось сердце и перехватило горло.
Дебора припарковала машину между кустами крапивы, которые никто не выпалывал с тех пор, как заболел отец. Достав из багажника сумку, двинулась по неровной тропинке к дому, огибая лужи и стараясь идти помедленнее — совсем как Маркус, когда они вместе отправлялись на какую-нибудь вечеринку.
Дебора знала, чем будет пахнуть в доме. Она распахнула никогда не запираемую входную дверь и почувствовала знакомую смесь из запахов пыли, тления, бедности и мочи, засохшей на полу туалета с тех пор, как отец последний раз промахнулся и не попал в цель. Горло перехватило почти до удушья.
Дверь в гостиную, разбухшая от влаги, с обычным скрипом отворилась, и на пороге появилась мать Деборы. Глаза у нее покраснели, губы были искусаны, а руки нервно сцеплены. Значит, день выдался тяжелый.
Деб бросила сумку на пол и обняла маму, подумав, какой та стала крохотной и как хорошо чувствуются под кожей все ее кости. Мать обхватила дочь руками, и Деборе в позвоночник уткнулась изогнутая рукоять трости. Обе женщины прошли на кухню и открыли краны с водой, чтобы иметь возможность спокойно поговорить, не выслушивая постоянные выкрики отца.
— Он не виноват, — тут же сказала Дебора, безуспешно пытаясь поверить в то, что говорит. — Он не виноват, что сыпь выступила так сильно.
— Я знаю.
Ее мать вытерла глаза обрывком кухонной бумаги — чересчур жесткой для тонкой старческой кожи. Дебора заметила, что на лице матери остались красные пятна.
— Но дело не только в сыпи. Он всю неделю ведет себя совершенно невыносимо, а теперь… Я просто не могу… О, Дебби, я не знаю, что делать. Доктор больше не приходит, а сама я не справляюсь.
— Я знаю. Потому и приехала. Ты не волнуйся, с доктором я разберусь. Иди приляг. Я схожу к отцу, а потом принесу тебе бутылку с горячей водой и чашку чая. Ладно? Иди, мамочка.
— Да. Прости меня.
Она шмыгнула носом. Шмыгнула так, что выдала себя с головой. Если человек всегда заботился об аккуратности и хороших манерах и вдруг начинает хлюпать носом и вытирать его тыльной стороной ладони, значит, он сломлен целиком и полностью.
— Тебе тоже надо отдохнуть, — сказала Деборе мать. — Ты ведь наверняка устала с дороги.
— Обо мне не волнуйся. Иди наверх и ложись. Ты ведь совсем из сил выбилась. В таком состоянии все кажется гораздо мрачнее, чем есть на самом деле. Я буду внизу и присмотрю за отцом.
Дебора следила за тем, как мать медленно подходит к лестнице, потом услышала стук трости о первую ступеньку, вторую, третью. Звук медленных шаркающих шагов и отчетливые удары палки эхом отражались от стен кухни. Наконец они затихли, и раздался скрип пружин. Деб постаралась взять себя в руки и приготовилась встретиться с отцом.
Она быстро заварила чай и составила посуду на поднос так, как отец требовал в последний раз — ручки кружек смотрят вправо, тарелка с печеньем стоит между двумя чашками, а молочник взят не из чайного сервиза, а другой, серебряный.
— О Господи, — произнес отец таким тоном, будто Дебора его пытала. — Это же сливочник, а не молочник. Ничего толком сделать не можешь.
Деб не ответила. Не было смысла. Она налила чаю, отнесла чашку к маленькому столику возле кресла отца и поставила ее вместе с блюдцем на подставку.
У отца дрогнула рука, и на блюдце пролилось немного чаю.
— Ты налила чересчур много, — сказал он. — Мне нужна другая тарелка.
Не говоря ни слова, Дебора сходила на кухню и принесла чистую посуду. Она снова повторила себе, что нельзя требовать разумного поведения от человека, у которого половина лица и шеи покрыта болезненно зудящей сыпью.
Деб притворилась, что пьет чай, а сама наблюдала за отцом, за тем, как он старается не чесаться и все равно чешется. Его коротко остриженные ногти расцарапывали кожу до крови.
— Позвоню-ка я доктору, — спокойно сказала Деб. — Пусть еще какое-нибудь лекарство против сыпи выпишет.