Церемония всегда виделась Вере большим праздником искупления, как показывали в мотивирующих фильмах, но женщина отнюдь не была весела. Напротив, серое, мертвенно-бледное лицо её, заплыло от слез, голубые черточки губ разомкнулись и в уголке рта стояла капелька слюны.
Но страшнее всего были глаза, почти лишенные зрачка: ярко-голубые радужки, помутнели, как бывает у стариков, отчего она казалась безумной. Воспалившиеся сосуды, покрывали белки сплошной алой витиеватой сеткой, делая их самым ярким пятном на лице.
Медленно, словно нехотя, она сделала несколько шагов, с поддержкой санитаров, и остановилась недалеко от парящей чаши. Здесь её ожидал, сложив на груди руки в замок, пастор. Он поклонился Избранной в пол и мягко коснулся головы младенца. Крошечная, она едва выглядывала из пеленки. Круглое личико, надутые губки, нос-курнос, темные бровки и восковое лицо — он крепко спал беспробудным сном.
Пастор глубоко вздохнул, развернулся и зычно, нараспев, начал читать псалмы и молитвы.
“Ой, ты… еси на небеси…”
Одни сменялись другими, а Вера не понимала почти ни слова. Вскоре её начал морить сон. Да, по ощущениям, температура все же поднялась...
Избранная женщина, в свою очередь, почти висела на руках поддерживающих её санитаров, но ребенка держала крепко.
Это продолжалось довольно долго и вскоре Вера устало прикрыла глаза...
Наконец пастор отчетливо возопил, заставив обеих Избранных подскочить:
- Отрекаюсь от сатаны и сочетаюсь со Христом!
Женщина, с подсказкой санитаров, повторила неожиданно высоким и сильным голосом:
- Отрекаюсь от Сатаны и сочетаюсь со Христом!
Отец Аполлинарий развернулся и ловко подхватил на руки ребенка. Роженица жадно следила за каждым его движением, не отводя глаз и не моргая. Пастор осторожно развернул младенца и, сунув пеленку санитару, трижды пропел, опуская спящего ребенка в купель:
- Крещается раб божий, во имя отца и сына, и святого духа. Аминь!
Вслед за ним низко тянул хор:
«Амиииинь!»
Веру начал бить озноб, а сон сошел на нет. Она хищно впитывала в себя происходящее, стараясь не упустить ни единой мелочи. Тем временем пастор, искупав ребенка в чаше, обернул его в белую ситцевую ткань и передал матери. Затем достал из полы ризы маленький деревянный крест и повязал его младенцу на шею. Стоящий рядом санитар тут же подал священнику флакон с мирой, которым отец Аполлинарий, бормоча что-то, обмазал ребенку лицо, руки, ноги и грудь. Ощущалось, что он торопится, спешит закончить обряд. Завершив помазание, он вновь подхватил младенца и обошел с ним вокруг купели трижды, напевая:
- Радуюсь соединению со Христом, вечная жизнь в Царстве Небесном!
Веру лихорадило, становилось все сложнее сосредоточиться на происходящем, но она боялась пропустить самое важное.
Санитар поднес пастору золоченую мисочку. Тот достал из нее губку, и стер с младенца нанесенный миро, затем вернулся к роженице, взял её руку и положил ребенку на лоб.
- “И возложит руку свою на голову - и приобретет он благоволение, во очищение грехов его!” Кайся и исповедуйся! - велел он.
Плечи Избранной затряслись, она низко склонила голову, касаясь подбородком груди, и сквозь слезы залепетала слова покаяния настолько тихо, что отцу Аполлинарию пришлось наклониться, чтобы разобрать их. Затем, с минуту помолчав, она вдруг рухнула на колени, вытянув вверх руки, чтобы избавиться от сдерживающих её хваток санитаров и что есть духу закричала в небо:
- Господи, спаси!
Несколько мгновений спустя её торопливо подняли. И тут же в руках пастора сверкнул кинжал. Он возопил:
- «Это кровь завета, который заповедал вам Бог!» - и высоко занес блестящее остро-отточенное лезвие.
На миг оно зависло, сверкая в закатных лучах, а затем обрушилось вниз и пронзило маленькое спящее тельце. По белому ситцу стремительно расползалось алое пятно.
В ледяной тишине, сковавшей всех присутствующих, отец Аполлинарий прошел к алтарю и аккуратно положил убиенного младенца в углубление, а сам встал рядом. Из отверстий хлынул огонь, сдирая с мягкого туловища жалкую преграду мокрой ткани.
- «Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу, и уже не живу, но живет во мне Христос», - пропел сурово пастор.
И в этот момент свершилось необъяснимое. С алтаря отчетливо послышался плач, сперва такой слабый. Но через миг он перешел в душераздирающий вой, рёв бьющегося в предсмертной агонии, страшной муке ребёнка. Земля словно пошла ходуном.
Роженица вновь рухнула на колени и в отчаянии начала биться головой о брусчатку. В этот раз её никто не останавливал. Ангелина побелела как мел и замерла в кресле. Доктор Сами, сидящий справа от нее, распахнув глаза, вытянулся и сглотнул. Отец Аполлинарий метался у алтаря, не зная, что делать. Но спустя несколько секунд все прекратилось само, крик резко оборвался, а Вера потеряла сознание.