Бонакэ:
— О! Какой ужас!
Мария:
— Герцогиня умерла, мсье Бонакэ, и в память ее я даже с вами не хочу входить ни в какие подробности на этот счет. Вы бы испугались… нет, не испугались, а почувствовали бы страшную жалость, как я ее почувствовала. Ах, сколько раз, незадолго до ее болезни, когда она приходила домой, я видела ее бледной, мрачной, словно она ужасалась самой себе. И тогда она разражалась рыданиями и как безумная металась по постели, потому что в разнузданной жизни она нашла только пресыщение, отвращение, стыд за самое себя, а забыть Анатоля не забыла. Она и любила, и вместе с тем проклинала его, криками любви и ярости призывала его!
Бонакэ (закрывая лицо руками):
— Ужасно! Ужасно! Вот что может сделать мужчина с душою женщины!
Мария:
— Я же говорю вам, мсье Бонакэ, у меня не хватило духу мстить. Я увидела, что герцогиня во сто раз несчастней, чем я могла бы сделать ее. И с этой минуты мне незачем было оставаться у нее. Однако я решила сказать ей перед уходом: «Ваш отец причинил мне все горести; я поступила к вам с целью погубить вас и могла бы это сделать, потому что знаю все ваши тайны; но, будьте покойны, я вижу, как вы несчастны, и хочу только жалеть вас. Вот моя месть».
Бонакэ:
— На эту благородную месть Клеманс Дюваль и намекает в найденной у вас записке? Бедное дитя!
Мария:
— Да. Случай сблизил меня с этой девушкой. Мы были связаны… я сейчас расскажу как — и…
Бонакэ:
— Нет, нет, ради Бога, не надо. Ничего не говорите ни о ней, ни о Жозефе. Было бы слишком много горя за раз, а мне нужны силы. Но почему же, отказавшись от мщения, вы все-таки оставались у герцогини?
Мария:
— В это время она заболела… без сомнения, началось действие яда. Мы так привязались друг к другу, что когда я увидала ее больной, то отложила свой отъезд до ее выздоровления, как я надеялась; но ее состояние с каждым днем ухудшалось. В это время я и была арестована.
Бонакэ:
— Теперь я объясняю себе, почему несчастная женщина таинственно благодарила вас на суде за преданность: ведь вы своими показаниями могли опозорить ее! Но, бедное дитя, я понимаю, что пока герцогиня была жива, вы из великодушия могли скрывать ее позорные тайны; а после ее смерти открытие их могло вас спасти.
Мария:
— Для чего? Для того, чтобы мне ответили так же, как на показание о князе де Морсене: «Ложь, клевета! Взгляните на эту отравительницу, на это чудовище! Какова наглость! Она забрасывает грязью память своей жертвы, которая не может опровергнуть ее лжи!»
Бонакэ:
— Увы! Быть может, это верно.
Мария:
— И могла ли я низко опозорить ее… когда она была так ко мне добра! Нет, нет! Никогда бы у меня не хватило духа! Кроме того, нужно было, чтобы судьба моя свершилась! Против судьбы не пойдешь! (Задумывается.)
Бонакэ (про себя):
— Да, врачи правильно думали, что она не помешана, но что временами на нее находит какое-то помрачение. Ах! Нет больше надежды!
Мария (грустно качая головой):
— Да… такова моя судьба… все сложилось так, чтобы колдунья была права. Вы послушайте только, мой бедный мсье Бонакэ. Раз ночью я во сне проговариваюсь об эшафоте и о мщении. Герцог слышит это, идет в мою комнату и находит там яд. (Бонакэ вздрагивает, как будто пораженный внезапной мыслью.) Герцог находит яд также в чайнике, в котором я сама приготовляла питье для герцогини. Надо же было так случиться. Иначе не было бы повода приговорить меня к казни, как предсказала колдунья. Не правда ли, мсье Бонакэ? (Доктор не отвечает. Он встает и в волнении начинает ходить, видимо, обдумывая что-то очень важное. Мария едва замечает это и продолжает.) Да, все так и должно было случиться. Хотите доказательств, мсье Бонакэ? Когда герцогиня умерла на суде, мы с Клеманс подбежали к ней. Та-ким образом, мы еще раз все три собрались вместе, как собирались уже три раза, не зная друг друга: в первый раз у гадалки, во второй на балу в Опере, в третий у Анатоля на бульваре Bonne-Nouvelle. В последний раз мы должны были собраться в ассизном суде. Герцогиня умерла от отравления, и колдунья сказала ей: «Ты умрешь ужасной смертью». Клеманс Дюваль судилась за детоубийство, и колдунья сказала ей: «Тебя приговорят к позорному наказанию, с лишением прав». Меня обвинили в убийстве, и колдунья сказала мне: «Ты умрешь на эшафоте». (Со страшной улыбкой.) И колдунья явилась на суд, чтобы порадоваться своему предсказанию, потому что среди шума, вызванного смертью герцогини, Клеманс Дюваль и я, мы услыхали голос, говоривший нам: «Вот вы в последний раз собрались все втроем; вспомните улицу Сент-Авуа!» Как видите, мсье Бонакэ, не моя одна судьба сбывается по предсказанию; тут ничего не поделаешь. Но что же вы ничего не говорите? Вы рассердились на меня? Что с вами? Боже мой! Что с Вами?