Вскоре наполненная медная чаша пошла по кругу. Молодой гракалец, подняв чашу, пожелал здоровья всему грузинскому крестьянству и выпил за время освежающего дождя, время Георгия Саакадзе.
Потемневший лес, казалось, еще плотнее придвинулся к Медвежьей пещере. Где-то под тяжелой поступью потрескивали сухие ветви. Доносилось беспокойное урчание, писк и с дерева - тревожное хлопанье крыльев ночной птицы.
Загнав буйволов в пещеру и последовав за ними, крестьяне разложили бурки и, подложив под голову кто папаху, кто башлык, а кто просто камень, тотчас заснули.
А когда косой луч солнца скользнул по колючей лапе сосны, вход в опустевшую пещеру был завален камнями и кустарником.
Вниз по дороге спускалась арба.
У горного родника старики напоили буйволов и сами с наслаждением прильнули к ледяной струе. Нацедив опустошенный ночью бурдючок, бросили в арбу и вытянулись на соломе, предоставив буйволам самим добираться до Носте.
- Керим тоже, наверно, сейчас далеко от Тбилиси, - улыбаясь, сказал дед.
Старики и не подозревали, что Керим, доехав до первого караван-сарая, переоделся в заплатанную одежду, вымыл лицо и руки шафраном и погонщиком верблюдов богатого купца из Решта вернулся в Тбилиси.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Луарсаб внимательно выслушал Шадимана. Кровавые замыслы шаха Аббаса? Но царь Картли давно был подготовлен к ним. Мстительные планы Саакадзе? Но разве кто-нибудь верил смиренному желанию изгнанника навсегда остаться в Иране? Еще смешнее думать, что опытный полководец спокойно вернется в Картли и с удовольствием сядет в подземелье или даст себя растерзать князьям. Охранная грамота от шаха Аббаса? Но разве грамота спасает от кинжала из-за угла? Или от индийского яда, подмешанного в вино из собственного марани? Значит, война? Но надо всеми средствами оттянуть время.
Луарсаб пригласил католикоса, вызвал из Кватахевского монастыря настоятеля Трифилия, из Шио-Мгвимского монастыря отца Доментия. И церковный синклит, мирясь с неизбежностью, постановил предотвратить войну разрешением на брак Натиа с царем кахетинским Теймуразом.
Луарсаб, по совету Шадимана, решил использовать свадьбу для тайного военного совещания. Вскоре по дорогам Картли мчались почетные гонцы к царям и владетельным князьям Грузии.
Тэкле вчера выдержала сильное искушение. Настоятель Трифилий привез от Русудан пожелание долгих лет царствования Луарсабу и Тэкле. Взволнованно слушала Тэкле о втором сыне Георгия, красавце Автандиле, которого она помнит веселым мальчиком, гоняющимся за голубями, о сыне Иораме, о серьезном Бежане, изучающем науку о звездах, о красивой дочери Маро, носящей имя ее кроткой матери. Еще о многом рассказывал отец Трифилий вкрадчивым мягким голосом.
Тэкле осторожно кончиком ленты вытерла затуманенные глаза. С какой радостью она выплакала бы на груди Русудан слезы, накопленные за долгие годы!
Но нет! Нет! Она царица и должна помнить, что брат ее изменил царю Картли. Она хорошо поступила, отказавшись вчера от предложения Луарсаба поехать гостить в Ананури.
Тэкле вспомнила, как все проклинали Георгия после побега его в Иран. Княжеские замки кипели злобой против "изменника". Особенно, когда от шаха Аббаса приехали послы с грозным предупреждением: брат царицы картлийской Георгий Саакадзе открыл шаху переговоры друзей Шадимана с Турцией.
Она тяжело пережила свое несчастье. Кто знает, осталась бы она в живых, если б Луарсаб не пригрозил всех изрубить мечом в случае покушения на ее жизнь.
Тэкле умоляла отпустить ее в монастырь. Царица Мариам, Шадиман и многие князья требовали, чтобы царь развелся с сестрой изменника. Но царь властно прекратил домогательства князей, а потом мольбой и слезами добился согласия Тэкле не покидать его до последних минут жизни. И сейчас, слушая ее разговор с Трифилием, он снова и снова гордился избранницей своего горячего сердца. Он осторожно подошел к Тэкле, опустился на колено и с нежностью поцеловал черные косы, переплетенные жемчугом.
В распахнутые ворота Метехи въезжали надменные всадники в белоснежных бурках, обшитых золотыми позументами. Въезжали в черных бурках, обшитых серебром, на конях, разукрашенных перьями и бархатом. Въезжали в пурпурных плащах, сверкая чешуйчатыми кольчугами и костяными рукоятками кинжалов. Въезжали светлейшие князья Нижней, Средней и Верхней Картли.
Вот Мухран-батони горделиво гарцует на арабском скакуне, вот и молодой Мухран-батони, Мирван, ослепляет всех изумрудными застежками на малиновой куладже. Вот Бараташвили, фамильный знак Шадимана - знак второй линии угрожает с конских чепраков. Вот Эмирэджиби, Квели Церетели, Цицишвили. Вот Магаладзе, старый волк Леон, с сыновьями Тамазом и Мерабом, - все трое на одинаковых серых жеребцах.
Снова рокочут рога, и метехская охрана еще ниже склоняет позолоченные копья. В замок въезжает с воинственной свитой Леван Второй, владетельный князь Самегрело. В золотых ножнах тяжело покоится фамильный меч. Въезжают Эристави Ксанские, Джавахишвили, Палавандишвили. Вот владетельный князь Абхазети, светлейший Шервашидзе, с блестящей свитой молодых абхазских князей - все на черных конях с белой сбруей.
Толпы тбилисцев, запрудив все прилегающие к Метехи улички и Сеид-Абадский мост, встречали всадников криками и веселыми восклицаниями. Ближе к воротам в толпу зевак затесался Керим.
Под радостный перезвон метехских колоколов колышутся знамена грузинских царств и владетельных княжеств. На зеленом шелке абхазского знамени золотой козел горделиво вытянул переднюю ногу. Колышется гурийское знамя: на розовом бархате под восьмиконечной звездой грациозно застыла серна. Высоко поднял знамя гуриец в короткой красной куртке, пропуская Мамия Второго Гуриели, владетельного князя Гурии. На затейливо перевязанном башлыке Мамия сверкает драгоценный султан.
Луарсаба искренне обрадовал приезд имеретинского царя Георгия Третьего. Вот рядом с ним, на белом коне, царица Тамара и наследник Александр. Плывет голубое знамя Имерети: олень с большими рогами и серебряным крестом на лбу притаился в шелковых складках под золотой короной.
Только въезд царевичей Баграта и Симона вызвал общее недоумение. Царские одежды, золотые пояса династии с прямыми мечами времени Давида Строителя, развевающиеся перья на пышных тюрбанах, разукрашенные серебром и сафьяном кони, свита и личная охрана из рослых мсахури в боевом вооружении подчеркивали: въезд Баграта в Метехский замок равен въезду царей.