Теймураз, польщенный пышным празднованием его свадьбы, поклялся Луарсабу в дружбе и братстве.
Тесная связь Кахети и Картли подсказала Мамия Гуриели и Левану Мегрельскому войти в военный союз. Георгий Имеретинский отчасти по собственному желанию, отчасти под давлением Тамары тоже поклялся в дружбе Луарсабу и Теймуразу.
Сегодня последний вечер свадебного пира. Все шумно веселы, все довольны. Многие княжны запылали любовным жаром, многие рыцари отдали свои сердца "гибким сернам". И тут же, под благосклонным вниманием царей и цариц, намечались соединения сердец и знамен.
На угловой тахте, утопая в шелковых мутаках и подушках, шептались княгини.
- Нино Магаладзе, наверное, под языком кизил держит.
- Будешь кислым, когда две недели, кроме зеркала, тебя никто не замечает.
- Тамаз и Мераб тоже мало танцуют.
- Из-за Астан сердятся.
- Сами виноваты, зачем пустили Реваза в Иран.
- Правда, принесенное ветром ветер и унесет.
- Гульшари, как ядовитая змея, шипит.
- Довольно чужим местом пользовалась.
- Чужой тахтой тоже довольно...
- Мариам свое лицо потеряла...
- На лошадиный каштан стала похожа.
- Никогда не была очень красивой...
- Умной тоже нет.
- А Теймураз к невесте совсем спокоен...
- Стесняется, родственница.
- Ничего, привыкнет. У иного и орехи не шумят, а у Теймураза и хлопок затрещит.
- Ха... ха... ха...
- Хи... хи... хи... Нато всегда развеселит.
Тэкле оживлена, она словно проснулась от тяжелого сна, на нежных губах расцветает теплая улыбка. Тэкле поднимает бархат ресниц, и два черных солнца обжигают самые ледяные сердца.
Взволнованная молодежь доверяла Тэкле свои тайны. К ее советам прислушивались пожилые княгини. Ее посвящали цари в планы будущих битв. К ее ногам бросали витязи оружие, умоляя для счастья наступить на клинки.
Луарсаб не сводил с нее влюбленных глаз. Он радостно думал: наконец моя Тэкле стала не только царицей моего сердца, но и царицей Картли. Вот она сидит, окруженная первыми красавицами, но все звезды меркнут перед сиянием луны в четырнадцатый день ее рождения.
Имеретинской царице наконец удалось уговорить Тэкле спеть написанную ею самой песню любви. Нежно звенят струны чонгури, перебираемые тонкими пальцами. Нежно звенит голос Тэкле:
Какими словами описать мне
Красоту царя сердца моего?
Какими шелками вышить
Прекрасное имя его?
Есть ли на земле ценность больше,
Чем мудрость царя сердца моего?
О люди, скажите мне, где найти
Песни, достойные слуха его?
Где найти слова, достойные внимания его?
Где найти красоту, достойную взора его?
Есть ли душа возвышеннее его души?
Есть ли пламя сильнее его взгляда?
Есть ли цветы ароматнее его уст?
О люди, не ищите напрасно:
Ни на небе, ни на земле нет равного
Царю сердца моего.
Как же мне смеяться без смеха его?
Как же мне петь без взгляда его?
Как же мне жить без любви его?
О люди, скажите, как жить
Мне без любви царя сердца моего?
Тихо замолкла песня, а струна чонгури еще звенит в зачарованной тишине.
Тамара крепко поцеловала Тэкле и растроганно сказала:
- Бог обидел меня, не дал дочери, но в тебе я нашла долгожданную радость. Будь мне дочерью, прекрасная Тэкле, и тебя прошу, мой прекрасный Луарсаб, будь мне сыном.
Не успел взволнованный Луарсаб ответить, как Гульшари, рванув на себе подвески, задыхаясь от гнева, прохрипела:
- Ты делаешь добро, царица Тамара, приглашая к себе в дочери кроткую Тэкле, но царица Мариам - да живет она вечно! - мать Луарсаба Багратида, и ему незачем запасаться второй.
Пораженные, все молчали. Слышалось только тяжелое дыхание Луарсаба.
Глаза Тэкле блеснули грозовой молнией, рука властно отбросила чонгури:
- Княгиня Гульшари, ни твой возраст, ни твое положение в царском замке не дают тебе права на подобную дерзость. Горный воздух замка Арша будет полезен для укрощения твоего нрава.
Побледневшая Гульшари до крови закусила губу и, с трудом сохраняя величие, поспешно покинула зал. За нею, шатаясь вышел Андукапар. Восхищенный Луарсаб поцеловал край ленты на плече Тэкле.
Шадиман изумленно смотрел на Тэкле... Как раньше не замечал? Ведь это достойная сестра Саакадзе! Как допустил столько лет созревать ядовитый плод?! Сегодня плебейка изгнала из Метехи светлейшую Гульшари, и влюбленный Луарсаб целует ей хвост. Завтра она захочет изгнать из замка всех князей, и Луарсаб будет целовать ей ноги, крича о необыкновенной мудрости царицы Картли. Через день она захочет меня бросить в подземелье, даже наверное замышляет такое, а Луарсаб будет целовать след ее копыт и воскликнет, что она избавила царя Картли от шадимановского ига. При поддержке царицы Тамары хочет брата в Картли вернуть. Как раньше не замечал! За две недели всем царям ума прибавила... Как мог не видеть смертельную опасность у себя под усами!
Оглядев затихший зал, Тэкле махнула платком. Загремели пандури, и, угадывая желание царицы, понеслись в танце стройные пары. Танцевали молодые, танцевали старики. Плавно неслись по ковру легкие фигуры. Колыхались в воздухе легкие шелка. Изгибались, как крылья, изящные руки.
Мертвенная бледность покрыла лицо Тэкле: "Как лебеди плывут". Ей показалось, что зал поет... "Песня лебедя!" - мелькнуло в ее встревоженном мозгу, и непобедимый страх сковал сердце. До боли стало ясно: двухнедельное ее торжество - тоже песня лебедя.
В испуге и смятении взирала Тэкле на кружащийся зал.
- Жизнь моя, прошу! - точно издалека донесся голос Луарсаба.
Очнулась Тэкле, широко раскрытыми глазами смотрит на Луарсаба, и ей снова кажется - Луарсаб не рядом, а за далекой каменной стеной.
- Жизнь моя, прошу!..
Трепетно взмахнув руками, Тэкле понеслась, едва касаясь ковра.
И снова, как тогда в ностевском саду, слышит она жаркое дыхание опьяненного Луарсаба. И снова все окружающее теряет реальность. Где-то мелькают восхищенные глаза, где-то слышится сдавленный крик восторга, и совсем близко обжигающий взгляд Луарсаба. И как тогда, в саду у брата, падает она к ногам царя и, рыдая, восторженно повторяет:
О люди, скажите, как жить мне