А жизнь пробегала мимо, не останавливаясь.
И злость брала, потому что у других женщин были и любовь, и волнения, и измены – настоящая жизнь, а не существование.
Так все тянулось до того октябрьского дня, когда Лукерья Маратовна была с визитом у Березкиных.
Помирал Матвей Тимофеевич, человек еще не старый, но настолько отягощенный болезнями, что сам удивлялся – другие так долго не живут!
Родным, хоть и немногочисленным и не очень близким, его умирание уже надоело – они все пытались столкнуть старика в больницу, но больница уже подержала его раза два и теперь вернула, потому что на таких умирающих хроников палат не напасешься.
Лукерья была в комнате одна.
Сделала укол.
Потом Матвей Тимофеевич сказал:
– Не помогут твои иголки, Луша. Конец мой приближается.
– Поживешь еще, – равнодушно ответила Лукерья и стала собирать свой чемоданчик.
Тут по комнате прошел незнакомый человек.
Лукерья хотела спросить: «А вы что здесь делаете? Сюда нельзя».
Но мужчина был какой-то полупрозрачный, бесшумный, как во сне или как привидение. Даже очертаний не разобрать.
Он склонился на секунду над стариком и прислушался.
А Матвей захрипел и принялся что-то бормотать.
Лукерье это не понравилось, она подошла к кровати и уловила последний вздох. Она пощупала пульс: чего спешить и звать родных – надо сначала убедиться, что жизнь покинула это немощное тело.
Убедилась.
Покинула.
Но Лукерью не оставляло неладное ощущение чужого присутствия.
Она даже спросила:
– Кто тут есть?
Никто не ответил, но кто-то улыбнулся.
Понимаете, совершенно беззвучно, а Лукерья почувствовала.
И этот призрак как бы влился в тело Матвея Тимофеевича.
– Еще чего не хватало! – возмутилась Лукерья Маратовна. – Пошел отсюда!
Так как никто не откликался и она понимала умом, что ей все это почудилось, Лукерья пошла в другую комнату, где племянница покойника сидела за компьютером и раскладывала пасьянс.
– Ну чего еще? – спросила эта пожилая, неустроенная и бедная женщина. – Чего он еще хочет?
– Он уже ничего больше не хочет, – сказала Лукерья. – Отмучился.
– Не очень-то он мучился, больше нас мучил, – ответила племянница и сразу пошла в спальню. Словно с утра ждала этого освобождения от обязанностей и горестей. – Теперь хоть комната отдельная будет...
Лукерья не слушала ее. Она как медсестра ко всякому привыкла. Не ее собачье дело вмешиваться.
Племянница первой открыла дверь, Лукерья все видела через ее плечо.
Матвей Тимофеевич сидел на койке с несколько растерянным и злым видом.
– Сколько можно! – воскликнул он. – Трое суток одним физиологическим раствором кормят. Так и подохнуть недолго.
Цвет лица у покойника был розовым. Глаза злобно блестели.
– Ты чего же? – обернулась к Лукерье племянница, готовая ее растерзать. Ее больше всего возмутило даже не воскрешение дяди, а подлость медсестры, которая нарочно ввела ее в заблуждение, может, даже в сговоре с дядечкой.
Дядечка тем временем спустил с кровати костлявые голубые ноги и приказал Лукерье: