— Как же ты узнал про тот дом в Гейдельберге? — спросил комиссар.
— Утром того дня я купил в Мангейме газету «Рейн-Неккар-Цейтунг». Там был… э-э-э… снят дом пастора. Я прочел заметку, и мне тут же стало ясно, как привлечь к себе внимание. Я подумал, что подожгу дом, и все обо мне заговорят…
— Да, — согласился Тойер, — разумеется. Точно такой рассказ можно услышать, когда мы, копы, печатаем на компьютере протокол. Когда человек чего-то не понимает, он учит текст наизусть. Но ведь я тебя спросил, Адмир, а не кого-то там еще.
Мальчишка молчал. Сыщик огляделся по сторонам. Чем тут занимался такой на редкость тупой парень. Возле него лежали два журнальчика — «Браво», специальный журнал для фанатов хип-хопа, с другой обложки ухмылялся накачанный анаболиками культурист.
— Тебе удается здесь поспать? — спросил он тихо.
— Ну, более или менее, — ответил парень, все еще уставившись на стену. — Вот только иногда по ночам тут орут во всю глотку. Тогда уж не заснуть.
— У тебя ведь есть сестра, верно?
Кивок.
— Младшая сестра.
— Ты скучаешь по ней?
— Нет, не скучаю. Она меня доставала.
Несмотря на свой возраст, рассуждал он как ребенок, так что надзиратель был прав. Просто поджег что-то не в нужном месте: нулевая толерантность. Предварительное заключение во взрослой тюрьме. С другой стороны — его никто не принуждал поджигать дом. Идиот.
— Повернись, наконец, ко мне по-человечески, — резко приказал Тойер.
Адмир повернул голову. Правая половина его лица распухла, глаз почти заплыл.
— Что это у тебя с щекой?
— Когда-меня-арестовали-я-ударился-головой-о-железный-столб-уличного-фонаря…
— Я знаю, — раздраженно перебил его Тойер. — Ведь это я тебя и арестовал.
— Ах это вы! — Адмир равнодушно кивнул.
— Почему ты принялся все поджигать, Адмир? — Он схватил парня за плечо. — Ты и сам не знаешь? Или все-таки можешь мне о чем-нибудь рассказать?
Адмир глядел мимо него, на дверь.
— Я сидел на кухне, за столом; еще до Рождества. Слушал музыку, на полную громкость. Постучали соседи. Но когда звук включен на полную мощность, ничего не слышно. Вообще-то я всегда слушаю громкую музыку… Потом закричала моя сестра, маленькая. Так громко, что я услышал. Тогда я выключил музыку и пошел к ней. Она упала с кровати и ревела, вся мокрая. Мама придет в десять, сказал я ей. Утешить хотел. Я нервничал, злился, не хотел оставаться дома и ждать, когда вернется мать. Это всегда стресс. Почему ты то не сделал, почему это не сделал, а это не так сделал! Всегда одно и то же. Я решил устроить что-нибудь громкое, от скуки. Там, где мы живем, подвалы сделаны так: большая комната разгорожена досками. Точней, большое помещение. Подвал рядом с нами принадлежит семье с верхнего этажа, а дальше подвал Ребергов. Муж там в больнице, а жена почти не встает. К ним всегда ходит медсестра. И вот тогда я подумал… у меня появилась клевая идея…
Он замолк. Его посетитель кивнул:
— Ну? Что же потом?
— Реберг всегда привозит бензин из Люксембурга, там дешевле, и всегда в пятилитровых канистрах. Все об этом знают. Канистры стояли там. Я выдавил ножом запор из доски. Вышло легко… Я решил кое-что сделать. Назло всем.
Комиссар вздохнул:
— И после этого ты поехал в Гейдельберг? В Старый город? Твои родители уже были тут у тебя?
Адмир потряс головой. Вероятно, ему было больно, но такие болваны обычно бывают выносливыми.
— Мать… она почти не говорит по-немецки. Она не знает, как сюда ехать. Может, ей объяснят соседи, кто-нибудь из них. Я не знаю.
— А отец?
— Они развелись. Он женился на другой. Но мне кажется, он скоро придет.
— Где он живет?
Молчание.
— Я хочу знать, где он живет. Слушай, Адмир, мне что, твою мать об этом спросить? Мы ведь можем сделать это через переводчика. Тебе это надо?
— В Гейдельберге, — тихо прошептал Адмир. — В Старом городе, прямо за Карлстор, социальное жилье. Там, возле Герренмюле, последняя дверь. Фамилия отца Зуберович, такая же, как у меня.
Тойер усмехнулся:
— Догадаться насчет фамилии дело несложное, под силу даже полиции. Ты иногда навещаешь отца?
— Иногда да. — Адмир разглядывал пол. Серый бетон с какими-то пятнами.
— В тот день ты тоже был у него?
Адмир сначала молчал, потом:
— Мы приехали в Германию в девяносто пятом году, из-за войны. Отец был в лагере, потом мы бежали. А после начались ссоры. Потом родилась сестра, а он нас бросил и теперь снова женился. Жена опять из Боснии, и она вкалывает, а он бездельничает…
Надо дать ему разговориться.
— Сначала мы жили в Неккауэр-Хайме.
— Знаю.
— Да, потом переехали в Фогельштанг, потом в Рейнау, потом в Неккарштадт.
— И ты каждый раз попадал в новую школу?
— Да, но я не… в общем…
— Ты не очень часто бывал в школе?
Адмир кивнул. Тойер взял в руки журнал про бодибилдинг и открыл его наугад.
— Ну-ка, Адмир, прочти мне что-нибудь.
Парень с испугом посмотрел на него:
— Зачем это?
— Ну, скажем так: я полицейский и хочу услышать, как ты читаешь.
Покорно, но растерянно Адмир уставился на строчки:
— Бицепсы… бицепсы можно разными метрами…
— Тут написано «различными методами», — перебил его Тойер. — Адмир, я говорил с твоим бывшим учителем немецкого.
— С каким из них? Они все педики…
— Ты не покупаешь газет и не читаешь их вообще. В Гейдельберг ты приехал, потому что хотел увидеть отца. Бедный парень. Так или иначе, но я точно знаю, что возле пасторского дома тебя тогда не было.
— Я там был, — слабо возразил Адмир. — Был там. Я все подписал. Возможно, я получу мягкое наказание как несовершеннолетний и тогда буду мыть машины «скорой помощи», и вообще… это я все сделал.
— Ты сидишь в камере предварительного заключения! — заорал комиссар. — Не думай, что тебе удастся легко отделаться. Ведь на тебе висят сейчас пять поджогов. А я говорю — не пять, а четыре!
Адмир молчал.
— Когда я гнался за тобой…
— На самокате…
— Заткнись… Когда я тебя преследовал, ты треснулся о фонарь. Но только левой стороной своей пустой башки. Я ведь видел!
Адмир помотал головой и повторил со слезами на глазах:
— Это я все сделал.
Тойер подождал продолжения, но не дождался. Через некоторое время надзиратель отпер дверь. Комиссар ушел.
— С кем вы хотите переговорить? — Мангеймский сотрудник сосредоточенно изучал содержимое бумажного стаканчика, который держал в руке.
— Мне нужен Петер Плац.
— По какому вопросу?
— По профессиональным делам.
— Кто вы по профессии?
Усатый и немного грубоватый сотрудник, похожий на Хафнера (гейдельбергскому комиссару ни за что нельзя рассказывать об этом, так как он испытывал к мангеймским коллегам неприязнь на грани паталогической), оторвал глаза от стаканчика и удостоил посетителя взглядом человека, поднявшегося на высокую гору и устало созерцающего суету жизни, мельтешащей где-то у подножия.
— Я, — пропел могучий сыщик, — полицейский. Старший гаупткомиссар Тойер из Гейдельберга. А вы ведь не старший гаупткомиссар, иначе не сидели бы тут, на входе, как последний болван.
Парень перепугался, так перепугался, что вмиг спустился с горы. И стал самим собой, обычным оденвальдским простофилей, надевшим полицейскую форму.
— Да, то-то я смекнул, что вы не простой посетитель, а вылитый гаупткомиссар. Господин гаупткомиссар, так это вы гнались за поджигателем на самокате?
Тойер промолчал. Парень молниеносно слинял из приемной.
В этой части Мангейма, в Неккарштадте, отделение полиции выглядело как обшарпанный филиал сберкассы, филиал сберкассы походил на киоск, а киосками назывались дыры, куда хотелось поскорее сунуть деньги и убраться подобру-поздорову.
Да, Тойер тоже испытывал некоторую неприязнь к этому прямолинейному городу, хотя понимал, что это ужасно глупо. Соседние почти слившиеся города упрекали друг друга во всевозможных грехах, зато все вместе ненавидели Штутгарт с его швабским правительством. Все страшно нелепо.