— Хорошо, что ты будешь это контролировать, — я замолкаю. — Блейк, как насчет безопасности Сораба?
Он хмурится.
— От нее?
— Нет, не от нее. В целом.
— Он в полной безопасности. А почему ты спрашиваешь?
— Потому что даже президент Америки не в полной безопасности, он может быть просто убит.
— Президента Америки убивают, если его «контроллер» решает, что он не исполняет своих функций, как марионетка и в нем уже нет надобности. В противном случае, его невозможно убить.
— Моя мама однажды сказала мне, что король может быть всегда убит своими придворными.
— Это чистая правда. Только они знают, где у него самое слабое место для удара.
— И кто твои придворные?
— Чего ты боишься?
— Потому что боишься ты.
Он с удивлением вскидывает голову, но я продолжаю.
— Я все время чувствую твой страх. Я чувствую постоянное напряжение, звучащее в твоем голосе и чувствуемое в твоем теле. От кого мы защищаемся, Блейк?
— Ни от кого. Я просто очень основательный и осторожный человек. Я не доверяю никому, и я бы предпочел все сделать для безопасности, чем потом сожалеть. А теперь скажи мне, — он улыбается. — Разве такой разговор должен быть у девушки с мужем в медовый месяц?
Я смеюсь, вернее нервно хихикаю, но для него кажется этого вполне достаточно.
— Какова участь маленьких кружевных трусиков и новой методики из Лондона, маленькая озорница?
Я встаю.
— Пойдем в шатер, и я покажу тебе, — я иду, специально усиленно покачивая бедрами, полы халаты дразняще развиваются вокруг моего тела. У входа в палатку я оборачиваюсь, и смотрю на него. Я вижу только его силуэт, наблюдающий за мной, и из-за этого как-то напрягаюсь.
Слегка растерянная, я вхожу в шатер и замираю. Я люблю Блейка всем своим сердцем, но его секреты устанавливают такую пропасть между нами. Я понимаю, что он пытается защитить Сораба и меня, и мне становится ужасно больно, что он не хочет поделиться своим бременем со мной.
На долю секунды, я закрываю глаза и напоминаю себе, что это мой медовый месяц, Лана Баррингтон. Ты собираешься все испортить? Нет, я не хочу ничего портить. Я хочу запомнить этот вечер, как один из самых лучших моментов в моей жизни. Я открываю глаза и по-новому смотрю на сказку, которая окружает меня, словно я вернулась назад во времени. Я вижу дровяную печь, дешевые искусственные ковры, масляные горящие латунные светильники, антикварный заводной граммофон, низкое ложе с оранжевыми шелковыми простынями, усыпанное лепестками роз: наше брачное ложе. Абдул, все время улыбающийся мальчик, сотворил это.
Сказка иллюзии настолько совершенна, что почти невозможно представить, что есть еще другой мир с доступом в Интернет, автомобили, телевизоры и всевозможные современные удобства. Странно, но я отдаю большее предпочтение этому нецивилизованному существованию — скудному и грубому, но реальному и честному.
Возможно, кажется странным, но я уже почти измучена атрибутами богатства. Меня совершенно не волнует, стоит ли на моей сумки бренд Channel. На самом деле, странная манипуляция, потому что я вижу поддельные сумки Шанель, и признаю их как разумный выбор. Владельцы поддельных сумок, по-моему, намного умнее. Они поняли логику игры, в которой остальные попались «на удочку» умного маркетинга. Зачем платить семь тысяч фунтов за сумку, если вы можете купить ее за двадцать пять на рынке? Тем более, что некоторые подделки настолько качественно сделаны, что нельзя увидеть разницу невооруженным глазом. Великолепное обжуливание.
Взгляд останавливается на граммофоне, и губы сами собой расплываются в улыбке. Блейк запомнил, когда я сказала ему, что у моего деда был граммофон похожий на этот. Я подхожу к нему. Он деревянный и пахнет лимонным маслом. Я с любовью провожу пальцами по полированному дереву, точно зная, как он работает. Рядом в пластиковом пакетике лежат новые иглы. Я беру одну из них, осторожно открутив головку, вставляю плоский конец иглы в отверстие. Осторожно, закрутив обратно, словно мой дед стоит за моим плечом, и говорит мне своим хриплым голосом: «Будь очень и очень осторожна, Азизам, винты с накатанной головкой могут служить от шестидесяти до ста лет».
Теперь больше некому называть меня Азизам — радость моя.
Новая игла установлена, я начинаю просматривать пластинки рядом с граммофоном. В основном, старая персидская музыка. Насколько заботлив мой муж. Я достаю пластинку из конверта, остается пыль на моем рукаве, и устанавливаю ее крутящийся диск. У меня на губах появляется улыбка от предвкушения (это самое лучшее), веду головку к началу пластинки. Спусковая пружина напряжена, я отпускаю тормозной рычаг, и проигрывающий диск начинает вращаться. Опускаю рычажок звука на гладкую наружную поверхности, аккуратно нажав на него, и наблюдаю, как игла скользит по бороздке.