- Да, для некоторых зло привлекательно.
- Совершенно верно. - Чез усмехнулся. - Вы это прекрасно понимаете, поскольку вынуждены постоянно сталкиваться с этим. Мой отец был человеком, с которым нельзя.., бороться - ни на физическом, ни на психологическом уровне. Он был сильным. Очень сильным.
Чез прикрыл на мгновение глаза, вызывая в памяти то, что так старался забыть.
- Я боялся, что могу стать таким же, и даже подумывал о том, чтобы отказаться от самого ценного дара - от собственной жизни.
- Вы пытались покончить с собой?
- До попыток дело не доходило. Но я об этом думал. Впервые - когда мне было десять лет... - Он отхлебнул чаю, пытаясь успокоиться. - Вы можете представить себе десятилетнего ребенка, думающего о самоубийстве?
Ева могла себе такое представить. Когда она сама замышляла самоубийство, ей было и того меньше.
- Он издевался над вами?
- Издевался? Можно сказать и так. Он бил меня. Причем делал это не в гневе. Просто неожиданно поднимал руку и наносил удар - с равнодушием человека, пришибающего муху.
Чез сжал руку в кулак и с трудом заставил себя разжать пальцы.
- Он нападал.., как акула - молча, в полной тишине. Всегда - без предупреждения. Моя жизнь целиком зависела от того, что ему взбредет в голову. Мне кажется, я уже побывал в аду.
- И никто вам не помог? Никто не пытался вмешаться?
- Мы никогда не жили в одном месте подолгу. Нам не разрешалось заводить знакомства. Он избивал меня, а потом сам отвозил в больницу. Заботливый отец.
- И вы никому ничего не рассказывали?
- Он был моим отцом, и это была моя жизнь. - Чез поднял руки и уронил их на колени. - Кому я мог об этом рассказать?
Ева тоже никому не рассказывала - считала, что невозможно говорить о таких вещах.
- Долгое время я ему свято верил - тому, что это справедливо, и что если я кому-то расскажу, то наказание будет ужасным. Мне было тринадцать, когда он впервые меня изнасиловал. Он сказал мне, что таков обряд, ритуал посвящения. Секс - это жизнь, необходимо смириться. Он сказал, что его долг и право поставить меня на этот путь. Связал мне руки. Я плакал.
Чез взял чайник и налил себе еще чаю.
- Не знаю даже, можно ли назвать это изнасилованием. Ведь я не сопротивлялся. Просто тихонько плакал и покорялся его воле.
- Это было изнасилование, - тихо проговорила Пибоди.
- Не знаю... - Чез понял, что не может пить чай, который только что налил. - Я никому не говорил об этом. Даже когда его посадили за решетку, я ничего не рассказал полиции: просто не верил, что им удастся долго продержать его в тюрьме. Он был слишком силен и могуществен, и кровь на его руках только придавала ему силы. Странно, но моя мать бежала, забрав меня с собой, именно из-за секса. Не из-за насилия, не из-за того, что он ломал руки маленькому мальчику, не из-за смертей, в которых он был повинен. Это случилось после того, как она увидела его, склонившегося надо мной, стоявшим на коленях. Он ее не видел, а я видел. Я видел ее лицо, когда она зашла в комнату. Она оставила меня там, дала ему закончить то, что он начал, но ночью, когда он ушел, мы бежали.
- Но она и тогда не обратилась в полицию?
- Нет. - Чез взглянул на Еву. - Я знаю, о чем вы думаете. Что, если бы она все рассказала, многие жизни были бы спасены. Но страх - очень сильное чувство. Она хотела лишь одного - выжить. Когда начался суд, я ходил на заседания каждый день. И был уверен, что очень скоро он каким-то образом.., просто исчезнет из зала суда. Даже когда сказали, что его посадят в тюрьму, я не верил. Ну а потом сменил имя, попытался жить нормальной жизнью. Стал заниматься тем, что было мне интересно, к чему меня влекло. Но я не позволял себе с кем-либо сближаться. Во мне жила неутолимая ярость. Я мог взглянуть на человека и возненавидеть его только потому, что он казался счастливым. Или грустным. Я ненавидел людей за их безоблачное существование! И так же, как отец, не мог подолгу жить на одном месте. Когда я понял, что снова думаю о самоубийстве - причем думаю спокойно, серьезно, - я испугался и стал искать помощи у психиатров.
Он наконец снова улыбнулся.
- Тогда я не догадывался, что я сделал первый шаг к новой жизни. Я сумел понять, что ни в чем не виноват, сумел простить мать. Но ярость все еще жила во мне, таилась в глубине души. И тогда я встретился с Исидой.
- Потому что заинтересовались оккультизмом? - подсказала Ева.
- Потому что начал изучать его. Это входило в программу психотерапии. Чез задумался и покачал головой. - Вы не представляете, каким я был в то время злым и грубым. Любая религия казалась мне отвратительной, я ненавидел все то, во что верила Исида. А она была так прекрасна, так светла... И я ненавидел ее за это! Однажды она уговорила меня прийти на службу, посмотреть на то, что вы видели вчера вечером. Я считал себя ученым. И решил, что пойду туда, чтобы доказать, что все это - лишь замшелые слова, повторяемые легковерными дураками. Так же как и то, что исповедовал мой отец, - лишь оправдание желания причинять боль и властвовать.
- И вы пошли туда?
- Да. Я стоял в стороне и молча злился. Я ненавидел присутствующих за их простоту и преданность. Ведь такие же взгляды были у людей, собиравшихся послушать моего отца. Я не хотел иметь ничего общего ни с ними, ни с их верой, но что-то влекло меня туда снова и снова. Трижды я возвращался туда и наблюдал за происходившим, и тогда-то я, сам того еще не зная, начал выздоравливать. В ночь весеннего равноденствия Исида пригласила меня к себе домой. Когда мы остались вдвоем, она сказала, что узнала меня. Меня охватила паника: я так старался похоронить все, что было связано с отцом. Правда, она сказала, что имеет в виду прошлую жизнь, но по ее глазам я понял: она все знает. Она знала, кто я и откуда. И сказала, что у меня дар врачевания, но что я открою его в себе, как только вылечусь сам. А потом она соблазнила меня.
Чез рассмеялся, тепло и искренне.
- Представьте, как я был удивлен, когда эта красавица повела меня в спальню! Я шел за ней, как щенок, снедаемый одновременно желанием и страхом. Она была моей первой женщиной. И единственной. В ночь весеннего равноденствия ярость, с которой я жил, начала уходить.