— Точно, — Валера кивнул.
— Спасибо, — поблагодарила я его.
На этот раз Валера не стал балагурить и только сказал:
— Всегда пожалуйста, Лора, обращайся.
«Что ты задумал, Рихтер?» — спросила я про себя.
Я решила не ломать голову и пошла в его кабинет.
Макс был на месте. Он сидел за столом, что-то бегло набирая на клавиатуре ноутбука.
На меня глянул мельком.
— Подожди минуту, — бросил он, не отрываясь от монитора.
Я стояла в ожидании, сложив руки на груди.
Наконец, он закончил, закрыл крышку ноутбука и откинулся на спинку кресла. Он глянул на меня этими своими холодными синими глазами, и сердце мое тут же застучало сильнее.
Никогда, наверное, я не привыкну к этому взгляду. За пять лет замужества не привыкла и каждый раз меня тревожил и манил его взгляд. И сейчас, спустя два года после развода, то же самое. Я не могу отвести взгляда. Он гипнотизирует меня.
И от этого во мне закипает злость. Злость на него, и злость на себя. На него за то, что он наверняка знает и видит, что еще не потерял на меня влияния и беззастенчиво этим пользуется.
На себя за то, что так и не смогла полностью выдернуть из сердца своего бывшего мужа. Да, я его возненавидела, но оказалось, что одной ненависти недостаточно. Мне требуется безразличие. Я не должна его любить, но и ненавидеть его я тоже не должна.
Мне нужно вообще что-либо перестать испытывать к Максу Рихтеру. Чтобы даже для айтишника Валеры во мне было больше эмоций, чем для Макса.
Тогда только я освобожусь окончательно. Тогда только смогу смотреть в эти ледяные синие глаза и ничего не чувствовать. «Но как это сделать?», — спрашивала я себя и не находила ответа.
Все это пронеслось во мне в одно мгновение. Я понимала, что и в голове Макса сейчас что-то происходит. Но ни по его глазам, ни по его почти безэмоциональному лицу никогда нельзя было угадать, о чем он думает или что в конкретный момент чувствует или испытывает.
Сцена затянулась, и я не выдержала:
— К чему все это, Макс? Куда и зачем мы едем? Без меня не управиться? — засыпала я его вопросами.
— Не управиться, ты же здесь самый ценный специалист, с кем мне еще ехать? — Макс это сказал без доли иронии и без издевки.
— Допустим, только кажется мне, Макс, что это никакая не рабочая командировка.
— На месте все узнаешь. Что мы вообще обсуждаем? — подытожил Макс.
Мне нечего было ответить на это. И я уже внутренне смирилась, все равно бесполезно спорить с Рихтером или что-то ему доказывать, когда он сам себе на уме.
А может, я не хотела спорить.
Глава 12. Трудности перевода
Я сидела перед холстом и рисовала. Не мазки, полные экспрессии и ярости, как в последний раз, а лицо. Я еще не знала, чье это лицо, были только глаза. Большие, синие, а мой автопортрет умещался в их холодной радужке, словно я была в ловушке. Мне бы хотелось зачеркнуть этот сюжет, но я надеялась, что, рисуя, найду ответ, выход. Поэтому рисовала дальше.
«Почему я не стала спорить с Максом? — спрашивала я себя и отвечала себе. — Потому что хочу найти выход. А это значит, я должна выяснить, что же случилось два года назад. Поэтому я буду паинькой и выясню это. Может тогда, разгаданная загадка освободит меня»
Самое ужасное, что мысль об окончательной свободе от Макса отдавалась только болью в сердце, что я хотела это сердце вырвать из себя. Оказывается, эти два года я не жила, а просто замерла. А теперь вот ожила снова, и сердцу было больно.
Самолет приземлился в аэропорту — Карлсруэ/Баден-Баден. Я никогда не была в Европе, поэтому спускалась по трапу с замиранием сердца.
Мне почему-то казалось, что я попаду в какой-то дивный мир, и впечатлений мне хватит на всю оставшуюся жизнь.
Но когда мы вышли из здания аэропорта, ничего удивительного я не увидела. Мне даже показалось, что наши московские аэропорты куда технологичнее и современнее.
Нас уже ждала машина с водителем.
Я оглянулась на Макса, мол, это наше. «Не слишком ли много чести для представителей какого-то рекламного агентства?», — подумала я.
Макс чуть сжал мой локоть, и я резко отвернулась.
Макс чувствовал себя как в своей тарелке, а я растревожилась, соображая, что он задумал. Его неопределенность доводила меня до исступления.
Макс галантно усадил меня на заднее сиденье и сам уселся рядом с другой стороны. Машина плавно двинулась с места, а мое сердце совершенно не плавно дергалось в груди. Макс смотрел на меня, и в его синих глазах я видела свое напряженное лицо. А потом он подвинул ладонь по сиденью к моей ладони. Не знаю почему, но я не убрала руку. Сердце билось сильнее. Макс кончиками пальцев прошелся по моим пальцам. Я закусила губу.
— Не делай так, Лора, — сказал он, дотронувшись до моих губ. — Ты — лучшая из женщин.
Я отдернула руку. Не могу. Правда, не могу. Как только он начинает говорить что-то такое, мне хочется орать: «Тогда какого хрена ты меня бросил?» — Но я не ору. Я отвернулась к окну.
— Я уже говорил, я заслужу твое доверие вновь, — сказал Макс и тоже отвернулся к окну.
Такой вот он, мой — не мой холодный Макс. Кремень.
Самое ужасное, что на глаза навернулись слезы. Ведь он мой, самый близкий. Я могу сесть поближе, нога к ноге, подлезть к нему подмышку, прижаться головой к груди, он запустит руку в мои волосы, понюхает их, он так любил всегда делать, а я спрошу: «Макс, ну ты чего сделал, скажи, интересно же», — а он усмехнется и по-доброму так, по порядку все разложит.
Но я помнила: «Пошла вон», — мой Макс так не может сказать.
Черт, черт, все щеки мокрые. Макс молча не глядя протянул платок.
Машина остановилась у помпезного, но странного здания. Множество колонн, будто под античность и при этом какая-то неподходящая к этому ансамблю крыша.
— Kongresszentrum, — объявил водитель хоть и по-немецки, но я поняла, что имеется в виду конгресс-центр.
— Мне нужно минут пятнадцать, и я вернусь, подождешь в машине? — спросил меня Макс.
Я молчала. Макс взял меня за подбородок.
— Не волнуйся, все будет хорошо. Я обещаю.
— О, ты обещаешь? Не волнуйся, я справлюсь с тем, чтобы тебя подождать, — усмехнулась я. — Но не обещаю, что именно в машине, — ответила я и спросила. — Зачем мы здесь? На гостиницу не похоже. Как-то слишком тут официально, как будто мэрия.
— В точку, мэрия здесь тоже есть, но мне не туда. Я объясню, подожди, все расскажу.
Макс вышел из машины. Я вышла следом. Навстречу Максу шел молодой человек в строгом костюме, белой рубашке и галстуке. На шнурке у него болтался бейдж.
Я не разобрала, что там написано. Он официально и почтительно поздоровался с Максом. На русском, но с тяжелым немецким акцентом. Пригласил следовать за ним, и вскоре они скрылись из виду.
Если бы меня спросили, какую фразу вы подарите Максу, я бы не раздумывая ответила — невозмутимость неба. Ты смотришь, как мы бултыхаемся под твоим синим взглядом и… И ничего. Я что больная, если меня так влечет эта невозмутимость неба. До мягкости в коленях, до желания раствориться. В этом была какая-то недосягаемая сила, высота.
Он предал тебя, очнись. Я смотрела на его выпрямленную уверенную спину и хотела кинуть к его ногам свою гордость — на, топчи, только не уходи. Ненавижу, когда ты ко мне спиной. Ненавижу тебя.
Снова было больно.
Я стояла у машины, неподалеку от меня стоял наш водитель, видимо тоже решивший не мариноваться в салоне.
Он спросил меня что-то на немецком. Я только пожала плечами, показывая, что ничего не понимаю.
Он достал из кармана смартфон, запустил приложение и повторил фразу.
— Вы тоже на шахматный турнир? — смартфон заговорил со мной по-русски механическим голосом, путая ударения.
— Какой турнир? — спросила я.
Водитель улыбнулся, нажал в приложении кнопку и предложил повторить. Приложение перевело ему мой вопрос.