— Понимаю, но я не могу отстать от тебя.
— Только не говори, что любишь, пожалуйста, не мешай с грязью хотя бы это слово. Из твоих уст это теперь звучит как издевательство.
Я отбила звонок.
Вот после этого звонка я окончательно и расклеилась. Я не выходила из дома, я даже родителям не звонила, чтобы справиться, как там Лиля. От чего чувствовала себя безответственной матерью.
Но мне было необходимо это время. Мне нужно было побыть в одиночестве и тишине.
Все, от чего я бежала два года, настигло меня, настигло врасплох и снова бросило в ту черную бездну, как в самом начале. Я чувствовала себя так же, как и в те первые дни.
Назар тоже звонил мне. Всего один раз. Я попросила только не беспокоить меня какое-то время, сказала, что позвоню сама, когда немного приду в себя.
Неужели жить нужно так, чтобы не было необходимости хоть кому-то верить? Спрашивала я себя. Может, все только так и живут? Каждый на самом деле живет какую-то свою отдельную жизнь, а вместе люди только создают и поддерживают иллюзию благополучной жизни полной любви и доверия?
Если взглянуть на мир без розовых очков, так и получается. Мужья изменяют женам, но шепчут им о любви. Жены изменяют мужьям и доходит до того, что мужья растят не своих детей.
Все врут друг другу, но делают вид, что все в порядке. Чем руководствуются люди? Главное не быть в одиночестве — может, этим. Главное, чтобы кто-то был рядом. Но получается, что одиночества живут с одиночествами в бумажных домиках из лжи и предательства. До поры, до времени. Пока не поднимется ветер, не развеет этот домик и тогда окажется, что все это было иллюзией.
Конечно, я понимала, что сгущаю краски. Все я видела в этот момент в черном цвете. Человеку свойственно проецировать свое состояние на весь окружающий мир. Когда я была счастлива с Максом, мне казалось, что так же, как мы — счастливы все пары.
Так и теперь, когда ничего я не вижу кроме боли, вранья и предательства, когда все, что было светлым и теплым, вывалено в грязи, мне казалось, что так у всех.
Я смотрела эти дни фильмы и сериалы. Один за одним. Мне хотелось хотя бы на экране увидеть какую-нибудь историю, где все хорошо. Где есть место и любви, и доверию, но и с экрана на меня лилось то же самое. Все у всех вечно плохо. И даже когда, вроде бы, все заканчивается хорошо, я не верила в такие концовки.
Дошло до того, что я стала смотреть одни ужастики и фильмы катастрофы. Вот это уж точно гармонировало со мной. Вот, где у людей по-настоящему все плохо. Вот это я понимаю проблемы — зомби твой мозг хотят сожрать. Или комета сейчас разнесет земной шарик к чертовой матери. Вот это я понимала.
Мне почему-то хотелось, чтобы зомби и правда всех сожрали и фильм закончился. Чтобы никаких хороших концовок. Чтобы комета сделала свое дело. В общем, мрак, в который я погрузилась, был тотальным и без намека на просвет.
К счастью, человеческая психика устроена так, что не может долго мириться с этим мраком и, рано или поздно, все равно попытается выйти на свет.
Когда уже никаких сил не осталось пялиться в экран, я задала себе простой вопрос: «Лора, а чего ты сейчас хочешь на самом деле, если положить руку на сердце и ответить честно?».
Ответ лежал на поверхности. Я хотела покоя, но не одиночества. Я хотела счастья, если не для себя, так для дочери. Я хотела хоть немного пожить без драм, трагедий и постоянной борьбы. Наверное, это попахивало инфантилизмом, но мне хотелось, чтобы кто-то заботился обо мне.
Слышала я такое, что в большинстве случаев в паре, всегда один любит, а другой позволяет себя любить. Я думала о том, что может и мне стоит придерживаться этой схемы.
По крайней мере в такой схеме было меньше всего вероятностей, что мне снова придется проходить через то, что я уже прошла.
«Кажется, Лора, ты превращаешься во что-то странное», — подумала я и эта была та мысль, которая поставила точку в этом моем многодневном аморфном состоянии.
Я сама позвонила Назару и попросила отвезти меня к родителям. Я слишком соскучилась за это время по Лиле.
Родители жили в Подмосковье в частном доме. В Лиле они души не чаяли, но у меня с ними были напряженные отношения. Напряженные настолько, что, когда случилась моя катастрофа с Максом, я не могла себе позволить переждать бурю у них.
Все дело было в отце. Наши отношения с ним пришли в полный раздрай, когда я еще заканчивала школу. Я мыслила себя художником и ничем больше в жизни не хотела заниматься.
Отец настаивал, что я должна получить какую-то более земную и надежную профессию. Сам он был инженером и хотел, чтобы и я двигалась куда-то в эту сторону.
Даже аргументы мамы, когда она говорила: «Послушай, она же девочка, ну зачем ей в инженеры?», — его не убеждали.
Он твердил одно и тоже: «Женщина в современном мире должна быть сильной, должна уметь заботиться о себе сама, сама себя обеспечивать. Может, у нее и получится — она станет известным художником, но это бабушка надвое сказала. А вот техническая профессия прокормит ее точно».
Я со скандалом покинула родительский дом. Да, спустя время наши отношения с отцом как-то наладились, но все равно оставались натянутыми. Он объяснил мне свою позицию.
По его мнению, в современном мире женщине нельзя положиться на мужчину. Да и мужчин, как он говорил, настоящих мужчин не осталось.
Когда я ему ставила в пример его же самого, он только качал головой и приговаривал: «Я, и такие как я — это другое поколение. Таких больше не делают, Лора».
Когда я вышла замуж за Макса, отец немного смягчился. Макс ему понравился. Как говорил отец: «Твой муж просто аномалия, считай, что вытянула счастливый билет».
Мне несложно было представить, что скажет отец, когда случилась моя катастрофа. Одним — я же говорил, — не обошлось бы точно. А мне в то время только его нравоучений не хватало.
Я вообще появилась у родителей только спустя год после развода с Максом. Когда уже твердо стояла на ногах. И отцу нечего было мне возразить. По факту, хоть он и оказался будто бы прав, я все же добилась того, что могу жить самостоятельно и не зависеть ни от него, ни от каких-либо других мужчин.
Но чего я не могла — так это быть той, кем я хотела — художником.
Когда мы с Назаром добрались, и он припарковал машину у ворот, из дома выбежала Лиля и побежала ко мне. Я подхватила ее на руки:
— Как же я соскучилась, хорошая моя! — я целовала ее в разрумяненные щечки, в макушку и с наслаждением вдыхала ее родной сладкий запах.
— Наконец-то мам, я думала все лето тебя не увижу, — тут же надулась Лиля. — Привет, дядя Назар, — поздоровалась Лиля, заметив Назара.
— Привет, Лиля, ну, как твои каникулы проходят? — спросил Назар, когда я поставила дочку на землю.
— Хорошо, вчера с дедом ходили на рыбалку. Я поймала карася, но отпустила, больше не пойду на рыбалку.
— Почему же? — спросил Назар.
— Рыбок жалко, — ответила Лиля, и в глазках заблестели слезы.
В доме нас встретил отец. Мама шуршала на кухне, предупрежденная заранее о нашем приезде.
На удивление, я не заметила на лице отца его привычного выражения тотального недовольства всем и всеми. Он обнял меня, поцеловал в щеку, крепко пожал руку Назару, предварительно смерив его взглядом, будто прикидывая, что за фрукт.
Но, кажется, Назар произвел на него хорошее впечатление, и я с облегчением выдохнула, надеясь, что в этот раз обойдется без нравоучений.
Мама накрыла на стол. Готовила она всегда столько, будто гости приезжают из голодного края. Я для нее всегда была слишком худая, меня непременно нужно было накормить так, чтобы я стала похожа на беременную кенгуру.
Я заметила, что и Лилю она уже успела откормить. Та лоснилась и сияла, как блин со сливочным маслом на масленицу.
Я почувствовала за столом некоторую неловкость или даже напряжение. Мать с отцом поглядывали на Назара, и, видимо, никак не могли прикинуть, в каком статусе мы с ним находимся. А спросить, вроде как, было неловко.