- Уверены?
Улыбка сползла с его губ. Он не нашел, что ей ответить. В конце концов, никто не был до конца уверен любит ли он свою жизнь. В счастье разочаровываешь годам к двадцати. Дни рождения уже не «те», новый год уже не «тот», да и подарки все какие-то приевшиеся, тоже по сути не «те». Вдалбливаешь себе в голову, что счастье - это всего лишь вспышки, и кромешная тьма между ними - это и есть нормальная жизнь. И можно ли искренне любить такую жизнь? Доля решила, что нет.
- Знаешь, что? - Алексей начал копаться в карманах своего пальто и после нескольких попыток выудил оттуда визитку, - позвони, если нужна будет работа.
- У меня есть.
Алексей закатил глаза, подошел к Доле и повернул ее руку ладонь вверх. Крепкие пальцы сомкнулись на ее запястье, и тонкая карточка прилегла на бледную кожу.
- Пусть будет.
Стоило пальцем отпустить ее, как Доля тут же почувствовала холод. Алексей пару раз стукнул по крыше машины и сел в нее. Доля посмотрела на Грошь, которая даже не провожала взглядом приют, и, решила, что не будет смотреть на Алексея.
Машина с глухим ревом вышла на дорогу и исчезла за поворотом. И вместе с этим ревом, Доля услышала, как что-то в ее жизни тронулось впервые за долгое время.
Глава 3
... она обладала редким даром не существовать до тех пор, пока в ней не появится необходимость. Габриэль Гарсиа Маркес "Сто лет одиночества" ________________________________________________________
В начале ноября Доля сорвалась с места, следуя какому-то странному порыву. Ей хотелось вырваться из этого города, дома. Даже приюта. Люда Игнатьевна отпустила ее, три раза перекрестив. Доля села на самолет и улетела на Ривьеру.
«Французская Ривьера» - как это звучит! Самолет сел, и Доля вместе с крошечным пластиковым чемоданчиком встретилась с самыми близкими ей людьми, которые за последние несколько месяцев истосковались по ней.
Аня стояла в клишеной бежевой юбке по колену, в ярко-розовом топе и шляпе с совершенно возмутительными полями. Она, только завидев Долю, в толпе зала прилета тут же заулыбалась, махая ей аккуратной наманикюренной ручкой. Женя, напротив, обнажил скромную улыбку и приветственно поднял руку. Доля скучала по брату, хотя сама себе в этом никогда не признавалась.
Тогда, три месяца назад она перестала отвечать на звонки. Сначала на звонки, потом на сообщения. Отказалась идти на премьеру фильма по своему сценарию и, только получив гонорар от продюсеров, порвала с ними все связи. Некоторые еще звонили ей и спрашивали: «так когда?». Доля отвечала им: «Никогда» и вешала трубку. Порвать с семьей было нельзя, да и неправильно. Но визит в Ниццу она откладывала и здесь уже не могла отделать своим холодным: «никогда».
Все-таки это противоречило ее теорию: «Не можешь жить - живи ради других».
Это и было ее самоубийством.
Брат обнял ее крепко, поцеловал в щеку колючей щетиной. Взял чемодан и даже приподнял его над землей, удивляясь, настолько тот легкий.
- Где твой горнолыжный чемодан метр двадцать?
- Отдала в приют под лежанки для котят, - хмыкнула Доля.
- Точно! Приют! Сейчас мы купим бутылочку розового, и ты нам расскажешь про перемены в жизни! - восхитилась Аня.
Стоило Доле услышать про вино, как она тут же почуяла его запах. И еще запах сыра - чуть терпкий с бархатистой коркой. Некоторые удовольствия было невозможно забыть, и от предвкушения чесались руки. Глаза слепила теплая солнечная пелена, и Доля мало-помалу оттаивала, забывая о том, как еще четыре месяца назад ночью стояла на переходе шестиполосной дороги и думала о том, чтобы пойти на красный свет.
«Будто это случилось случайно. Чтобы никто не переживал. Да и не больно, наверное» - думала она, прикрывая глаза, перед тем как ступить вперед.
От воспоминаний ее разбудил смех Ани. В такси Женя парадировал ее французский акцент, жестикулируя руками из стороны в сторону.
Они приехали домой, в апартаменты. Это была неплохая квартирка с белоснежными цветами и нежно оранжевыми шторами, скрывавшими панорамные окна с видом на море. Аня поставила шуршащие пакеты на кухонный «островок» и устало присела за барную стойку.
Доля подошла к окну, и, глядя на темно-синюю линию горизонта, поразилась тому, насколько спокойно ей дышится. Она боялась потерять себя, расслабить руки, которые крепко держали ее. Она боялась дать слабину потому что знала, что за слабиной последуют слезы и глупые мысли о том, что жизнь не стоит всего этого.
Она предпочитала не задумываться о том, что всего этого нет. Что бессмысленны и вино, и сыр, и линия горизонта. Что теплый удушливый воздух - это «временно». Что он дает только ложное ощущение счастья, не наполняя тебя изнутри.