Керенский теребил и теребил Краснова, требуя выступления на Петроград. Тот тянул и тянул, ссылаясь на отсутствие войск, возможный подход обещанных воинских частей. Керенский, в конце концов, не выдержал и в категорической форме объявил:
— Наступление на Царское Село начать с рассветом 28 октября!
Вечер, вся ночь прошли в ожидании: вот-вот подойдут вызванные Керенским из Москвы и Петрограда воинские части. Тщетно. Но приказ есть приказ, и едва забрезжила заря, все наличествующее войско Краснова в составе восьми сотен казаков и трех батарей по четыре орудия в каждой выступило в поход. В четырех верстах от Царского Села, за Софийским плацем, казаков встретил плотный ружейный огонь с застав царскосельского гарнизона. Так и не начавшись, задуманное наступление застопорилось.
Завязалась вялая перестрелка. Палили и те, и другие больше в белый свет, нагоняя друг на друга страх и сомнение в необходимости убивать соотечественников лишь потому, что кому-то в них что-то не нравится. Вдали в облаке пыли показался большой автомобиль. Машина резво подпрыгивала на выбоинах, высоко вздернутый белый флаг метался туда-сюда под порывами ветра.
— А вот и мы, — насмешливо проговорил кто-то из окружавших Краснова офицеров, указывая на автомобиль. — Не ждали-с?
«Да-с. Осталось разве что вина и женщин подать», — беззлобно продолжил про себя Петр Николаевич, продвигаясь навстречу Верховному. Не вылезая из кабины, Керенский крикнул:
— Почему стоим? А-а? Если боитесь, я сам лично переговорю со стрелками, они меня послушают.
Флаг мира снова забился над подпрыгивающим автомобилем. Рядом с ним не очень уверенно потрусил казачий конвой. Стрельба действительно прекратилась, а вскоре солдаты стали собираться вокруг машины. Было видно, как Керенский, привстав на сиденье, произносит очередную зажигательную речь, которая, впрочем, никакого успеха среди присутствовавших не имела.
Даже не слыша его слов, Краснов мог воспроизвести сказанное Керенским по жестам. Оригинальностью выражений и полетом мысли публичные выступления главы Временного правительства не отличались. Патетика, напор, пронзительный голос — это наличествовало.
Но митинговое время, видно, уже начало отходите. Теперь требовались аргументы, а их — кот наплакал. Слушали, слушали стрелки человека, вольного им приказывать, а не уговаривать, да быстро это им надоело. Потянулись один за другим в окопы. Снова зазвучали выстрелы. Керенский поспешил обратно в Гатчину, лишь небрежно кивнув Краснову. Тот приказал открыть артиллерийский огонь: четыре орудия ухнули шрапнелями с большим превышением, потом два из них ударили по-настоящему. Стрелки попятились, и вскоре казачьи части вошли в Царское Село.
Краснов со своим штабом разместился на окраине села в одной из шикарных дач, а казачьи сотни продолжали продвигаться вперед к городской радиостанции и железнодорожному вокзалу.
Генерал надеялся серьезно поправить дела, рассчитывая, что колеблющийся пятнадцатитысячный царскосельский гарнизон перейдет на его сторону. Случись такое, и над Петроградом реально нависла бы угроза захвата. Но ни поддержки царскосельцев, ни обещанных Керенским воинских частей казаки не получили, а двинувшийся им на помощь артиллерийский дивизион на станции Александровская обстреляли красногвардейцы. Артиллеристы разбежались, побросав орудия. Царскосельский гарнизон организованно отступил к Петрограду. В Гатчину ушла телеграмма довольно странного, если не противоречивого содержания:
«Верховному Главнокомандующему 30 октября 10 час. 30 м.
Несмотря на бегство четвертого осадного полка, оставившего свои орудия, я отобрал их обратно, снабдил своею прислугою и несмотря на то, что ко мне подошли только 3 сотни донцов, 1 амурцев и 2 орудия, решил продолжать наступление. Твердо верю в успех правого, святого дела. Наступать по всем правилам военного искусства. С каждым днем мои моральные и численные силы растут. Силы противника тают. Прошу помочь ускорением продвижения вперед эшелонов пехоты и броневиков.