– Зачем тебе закрытый показ фильмов Феллини? – спрашивал он с издевкой. – Ты ведь даже не знаешь, кто это такой.
– Но там будут актеры, режиссеры, известные люди!
– Забудь. Там будут только нафталиновые любители старой итальянской киноклассики, а меня пригласили в надежде, что я упомяну название элитного клуба, который проводит этот просмотр, в своей передаче или статье. Но я Феллини не люблю.
– Да в этот клуб все хотят попасть! Там вход строго по приглашениям, просто так не попадешь! – настаивала Мила, и Тимофей начинал раздражаться:
– В «Матросскую тишину» тоже сложно попасть – туда не хочешь?
– А что это? – округлив тщательно накрашенные глаза, спрашивала она, и Колесников, только рукой махнув, уходил в кабинет.
Мила ничего не читала, кроме заметок в светской хронике, не интересовалась ничем, кроме модных брендов, и постепенно в результате этого увлечения одна из комнат в загородном доме Тимофея превратилась в гардеробную, где на полках и вешалках хранились обувь, вещи и сумки с громкими иностранными именами на бирках.
Ему иногда казалось, что Мила заболеет и умрет, если вдруг окажется, что крем, который она нанесла на лицо, вовсе не от известной мировой марки, а какой-нибудь корейский или – что вообще не дай бог – отечественный. В ресторанах Мила выбирала только эксклюзивные блюда, даже овсянка, которую она ела по утрам, заказывалась на каком-то специализированном сайте и была в десять раз дороже той, что продавалась в супермаркете, например.
Колесников считал, что девицы такого плана давно канули в Лету, что называется, то есть попросту вымерли – подобное поведение всегда казалось ему отголоском голодного детства, пережитком девяностых, когда люди, ничего прежде не видевшие, вдруг дорывались до денег и возможностей. Но сейчас-то…
Стяжательство Милы носило болезненный характер, но первую пару лет Тимофей не придавал этому особого значения: деньги у него были, тратить их на Милу он мог себе позволить, хотя не очень понимал, зачем одной женщине двадцать пять сумок, например, многие из которых одинаковые, просто выполнены в разных цветах.
Надо отдать Миле должное – при всей своей глупости она ни разу не поставила Тимофея в неловкое положение перед друзьями, ни разу не ляпнула ничего, когда он давал комментарии на каком-нибудь мероприятии, всегда была корректна и очаровательно улыбалась, помалкивая. Тимофей очень ценил в ней это умение не демонстрировать свою недалекость. Возможно, она была не так уж глупа, раз понимала, чего не стоит говорить и в каких обстоятельствах.
Сегодня же Мила просто оказалась не ко времени, да еще с этим идиотским «Тимоша» – именем, которое Колесников с детства терпеть не мог.
– Ладно, потом извинюсь, – пробормотал он, снова набирая номер информатора.
Город Вольск, год назад
– Н-ну, танцуй, п-подруга.
Васильев размахивал над головой каким-то листком, и Васёна, оторвавшись от монитора, посмотрела на него:
– Что это?
– Даже не знаю, с-стоит ли тебе показывать. – Роман снова помахал листком.
– Рома! У меня сроки горят, некогда твои загадки разгадывать.
– С-спорим, ты сейчас вообще обо всем з-забудешь?
Роман положил листок перед ней на стол и отошел к окну, сел на подоконник.
Васёна бросила взгляд на лист и обомлела. Перед ней лежал уже не фоторобот, а совершенно нормальная фотография человека, с лица которого он был составлен. Черно-белый оттиск, с которого прямо на Васёну смотрел симпатичный молодой человек.
– Кто это?
– А ты п-переверни, – посоветовал Васильев.
На обратной стороне обнаружился текст мелким шрифтом, и Васёна с замирающим сердцем начала читать:
– Вознесенский Леонид Витальевич, такого-то года рождения, серийный убийца по кличке Бегущий со смертью. – Она подняла глаза на Васильева. – Ничего не понимаю…
– Ну так п-покопайся, п-поищи, – невозмутимо посоветовал тот, спрыгивая с подоконника и направляясь к двери. – А я сделал все, что м-мог. Обедать п-пойдешь?
Но Васёна отрицательно затрясла головой и ничего не сказала, уже вбивая в поисковик фамилию и имя человека с фотографии.
Чем дальше она переходила по ссылкам, тем страшнее ей становилось.