- Ни один из НАС, Хирон. Из НАС. Ты ведь тоже сын Крона-Павшего, Хозяина Времени, и время не властно над тобой. Почему ты так упрямо отделяешь себя от Семьи?
- Это не моя Семья, Гермий. В свое время я промолчал, и Павшие стали Павшими, а Семья - Семьей. Возможно, это случилось, даже если бы я и не промолчал, и сейчас я находился бы в Тартаре, а ты звал бы меня Хироном-Павшим. Да, я сын Крона, я младше Аида, но старше Колебателя Земли, и все считают, что мое место - в Семье. И только я знаю, что мое место - здесь, на Пелионе.
- Возможно, ты был прав, удалившись на эту благословенную гору от дрязг Семьи... Интересно, сплетни тоже являются на Пелион лишь после Хиронова разрешения?
- Какие именно?
- Ну, к примеру, мне интересно, что знает мудрый Хирон о Мусорщике-Одиночке?
- То же, что и все - что он родился. То, о чем все успели забыть что их двое. И то, о чем не задумывается никто - Амфитрион самолюбив, и он не тот человек, которым можно пренебречь.
- Сейчас ты узнаешь еще кое-что, кентавр-отшельник. Этому ребенку уже приносят жертвы - в том числе и человеческие. Я видел это.
Неуловимым движением Хирон поднялся на все четыре ноги и слегка затанцевал на месте, почти не цокая копытами. Хвост кентавра хлестнул по лоснящемуся крупу, словно отгоняя назойливого слепня, сильные пальцы рук переплелись, прежде спокойное лицо потемнело, и между косматыми бровями залегла глубокая морщина.
Это длилось какое-то мгновение, после чего Хирон снова стал прежним.
Он слабо улыбнулся, как будто извиняясь, и опустился на траву.
- Ты удивил меня, Гермий. Я полагал, что разучился удивляться, и теперь могу признать свое заблуждение. Человеческие жертвы с самого детства?
- Да.
- И даже, может быть, с самого рождения?
- Об этом я не подумал, Хирон... Полагаю, что - да.
- И ты подозреваешь связь между ребенком и Тартаром?
- Подозреваю? Я уверен в этом! Любому из Семьи - кроме тебя, Хирон, но ты не причисляешь себя к Семье - когда-то приносили человеческие жертвы, и поэтому каждый из нас знает о своей связи с Тартаром и способен в случае чего воззвать к Павшим.
- Мальчик - его зовут Алкид? - не из Семьи. В лучшем случае - он полубог.
- Получеловек.
- Так говоришь ты, Гермий. Так говорят в Семье. Я же говорю по-другому. Может быть, потому, что для некоторых в Семье я сам, Хирон Пелионский - полуконь.
- Тогда почему в лучшем случае? Алкид - мой брат по отцу, значит...
- Значит - или не значит. После Алкида у Младшего были дети?
- Нет.
- За почти шесть лет - ни одного?!
- Ни одного. Но ведь папа поклялся не прикасаться больше к земным женщинам!
- Тогда это не я отшельник, а Младший. Что само по себе удивительно. Полубог, получеловек, просто человек - если в душу этого ребенка стучится Тартар... Скажи, Гермий - мне давно не приносят жертв, тем паче человеческих, и я не припомню их вкуса - в подобных случаях ты способен закрыться и не ответить на зов Павших?
- Разумеется. Это не так уж сложно.
- Для тебя. Но не для младенца. Я хорошо знал своего отца, я знал его лучше других, как знают отцов только внебрачные дети, порожденья сиюминутной страсти - и уверен, что сам Крон, Хозяин Времени, никогда не додумался бы до такого. Это подсказали ему другие - чужаки, те, кто явился в наш мир неожиданно, кто вежливо улыбался, когда люди звали нас богами; те, кто называл себя Павшими еще до великой битвы, в которой они встали на сторону Крона-Временщика и были низвержены в Тартар вместе с ним. Да, Младший - великий боец, ибо только великий боец мог рискнуть призвать в союзники старших родичей, Сторуких, Бриарея, Гия и Котта... Только сила могла призвать силу.
Хирон помолчал.
- Ты не помнишь чужаков, Гермий - ты родился после Титаномахии [Титаномахия - война между богами и титанами, в результате которой большинство побежденных титанов было свергнуто в Тартар] - а я помню. Они были прекрасны и...
- И ужасны одновременно. Я знаю, Хирон. Я видел лик Медузы на щите Афины. Это было именно так - прекрасный ужас. Наверное, мне попросту повезло, что я родился после... Но не время предаваться воспоминаниям, Хирон! Наши ли с тобой предки, чужаки ли, пришедшие ниоткуда, те и другие сразу - если в душу этого ребенка стучится Тартар, то ничего доброго это не предвещает. А у маленького Алкида случаются приступы безумия болтливые няньки трезвонят об этом по всем Фивам!
- Ты пробовал говорить с отцом?
- Ха! О чем? Он и раньше-то не жаловал советчиков, а в последнее время и вовсе стал нетерпим к любому мнению, кроме собственного! Папа убежден, что приступы безумия - дело рук Геры, не любящей Алкида; и Супруга не раз получала за это добрую выволочку. Естественно, она впадала в благородное негодование, корчила из себя оскорбленную невинность - и делала это столь неумело, что я в конце концов ей поверил. Похоже, Гера действительно здесь ни при чем.
- Ты парадоксален, Гермий. Все, включая Младшего, убеждены в том, что именно ревнивая Гера насылает безумие на юного Алкида - ты же утверждаешь, что это не так. Все уверены, что никакие жертвы, в том числе и человеческие, не помешают сыну Зевса и Алкмены стать Истребителем Чудовищ (или, если хочешь, Мусорщиком-Одиночкой) - ты же опасаешься Павших, стучащихся в дверь неокрепшей детской души. Послушай, Гермий - зачем ты пришел ко мне? Чего ты хочешь?
- Выговориться. Ты - единственный, кто способен посмотреть на все это со стороны, без личного интереса.
- Уже нет. И мне хотелось бы знать, что ты предпримешь дальше. После того, как выговоришься, и старый кентавр успеет тебе надоесть.
- Я познакомлюсь с близнецами поближе... Поближе с близнецами фраза, достойная певца-аэда! Я попробую стать им другом, спутником, немного учителем, немного нянькой; я буду заглядывать им в глаза и вслушиваться в биение сердец, я вытру пену с губ безумного Алкида, я зайду в тайники его души, где по углам копится пыль Тартара, ночным сновидением я приникну к щеке спящего Ификла, я взвешу братьев на своих весах...
Гермий помолчал, как незадолго до того Хирон.
- И если я увижу, что они опасны, - жестко закончил он, - я убью их обоих. Что бы ни предпринял потом отец, как бы ни гневался Владыка и ни ликовали Посейдон с Герой - я убью их. Мне кажется, я единственный, кто не побоится сделать это открыто.