А этот гость еще дальше стоит, чем Кастор, и чувствуется, что ему так удобно беседовать...
Кифаред? Так лучше Лина юнцу не бывать!
Колесничий? Повадка не та.
Просто юный нахал? Непохоже...
Раздумывая, Автолик нечаянно посмотрел переставшему моргать Ифиту прямо в глаза - и вдруг все понял, понял еще до того, как увидел, что за предмет приторочен к ограждению Ифитовой колесницы. Уж больно пронзительный прищур оказался у юноши, и морщинки не по возрасту лихо разбегались от уголков глаз; не взгляд - стрела, та стрела, которую видишь уже в себе, в первый и последний раз видишь...
Лучник.
И лук на колеснице - тяжелый, тугой, значительно больше обычного, такого, каких много перевидел Автолик за свою жизнь.
- Так ты сын Эврита-лучника... - пробормотал Автолик, задумчиво качая головой. - Нет, юноша, твоего отца я не видел, но слышал о нем не раз правда, тогда он еще не был басилеем, когда мне о нем слышать доводилось. Что ж тебя отец одного отпустил-то, в Фивы?
- Почему одного? - искренне удивился Ифит, смешно морща по-юношески чистый лоб. - И вовсе не одного... просто отец со свитой сразу в дом Амфитриона поехал, а я сюда - учителей здешних повидать. Вы понимаете, здесь же в учителях и Кастор Диоскур, и Автолик Гермесид, и...
Ифит осекся, видимо, сообразив, кем может оказаться его собеседник.
- А вы... вы - Кастор? Или сам Амфитрион?
- Тогда почему не Автолик? - иронически поинтересовался Автолик.
- Ну да! - Ифит Ойхаллийский подмигнул борцу - мол, наших не проведешь!
- Еще чего! Автолик - он хитрец известный, ему пальца в рот не клади, а у вас... у вас лицо вон какое честное!
Так Автолик не смеялся даже тогда, когда братья Алкид и Ификл топтались по несчастному Поликтору и его дружкам.
3
...Нет, гости были сегодня Алкмене совершенно ни к чему.
С ночи у нее начались обычные женские очищения, но в последние годы (о ревнивая Гера!) они проходили настолько болезненно, что Алкмена старалась забиваться в отдаленнейший угол гинекея и хотя бы первые два дня, как зверь в берлоге, не попадаться никому на глаза, кроме двух доверенных рабынь-финикиянок, никогда не обижавшихся на раздражительную хозяйку.
Вот и сегодня Алкмена заснула только на рассвете, поднялась около полудня совершенно разбитая, обругала Тефию (сильно располневшую и ставшую от этого медлительной и добродушной) за какую-то пустячную провинность, через час подарила ей серебряную фибулу в виде листа орешника - дети были в палестре, муж находился там же, и жизнь шла своим чередом, то есть была отвратительной.
Алкмена знала, что скоро это пройдет, но легче от этого не становилось.
Ближе к вечеру вернулись дети - взмыленные, растрепанные, исцарапанные - и Алкмене очень захотелось обнять их, пожалеть, хоть на миг спрятать от сурового мужского мира, где дерутся и наказывают, но Амфитрион строго-настрого запретил ей так поступать; и еще около часа Алкмена жалела саму себя за то, что так и не смогла родить себе девочку (о мелочная Гера!..), а потом Алкид и Ификл куда-то умчались, пришедший незадолго до сыновей Амфитрион сидел в мегароне и был занят или притворялся, что занят...
Вот тогда и объявились нежданные гости.
Чуть было не приказав челяди выгнать чрезмерно шумную ватагу, заполонившую все подворье, Алкмена в последний момент пристально оглядела гостей и поняла - это кто угодно, только не бродяги. Две дюжины вооруженных людей с хриплыми голосами солдат, десяток женщин в запыленных одеждах, одна девочка примерно девяти лет, очень высокий мужчина чуть старше Амфитриона...
Они шумели, но не буянили, прихлебывали из походных киликов [килик черпак, кубок] с откидывающейся крышкой, но особо пьяным никто из них не был; женщины пританцовывали и вызывающе громко смеялись, но не походили при этом ни на дешевых порн, ни на бешеных вакханок, девочка вела себя тихо и смотрела на Алкмену огромными синими глазами (о Гера... за что?!), а высокий мужчина стоял в самой гуще толпы, скрестив руки на груди, и словно чего-то ждал.
Один из рабов, уроженец Эвбеи, при виде этого великана вздрогнул и побежал в мегарон, откуда вскоре вышел сияющий Амфитрион, на ходу набрасывая праздничный плащ - часть тафийской добычи.
- Радуйтесь! Я счастлив приветствовать басилея Ойхаллии, прославленного Эврита, в своем доме! - широко улыбаясь, Амфитрион легко сбежал по ступенькам и направился к гостям.
- И я рад приветствовать тебя, доблестный Амфитрион, потомок великого Персея! - отозвался высокий мужчина, ленивым взмахом руки укрощая свою свиту; ни дать ни взять, Колебатель Земли, Посейдон Энносигей, успокаивающий штормовое море.
"Нет, гости сегодня определенно ни к чему", - обреченно подумала Алкмена, с головой окунаясь в водоворот привычных, но оттого не более приятных домашних дел.
Когда шумные эвбейцы были размещены, а Амфитрион в это время развлекал Эврита ("Басилея!" - только сейчас дошло до Алкмены, и даже поясница ее вдруг перестала напоминать о себе), сидя с ним на террасе перед мегароном - во двор въехала колесница.
- Это мой сын Ифит, - представил нового гостя Эврит, и Амфитрион приветливо кивнул, бросив несколько похвальных слов об умении новоприбывшего управляться с лошадьми.
Ифит оказался гибким, застенчивым юношей, почти таким же высоким, как его отец, но совершенно не соответствующим развеселой компании, сопровождающей басилея; не было в нем и мрачного спокойствия Эврита, и густые брови не сходились резко к переносице, лишь намеченные мягкими штрихами - но руки уже наливались зрелой мужской силой, а взгляд прятал в глубине своей затаенную твердость.
Юноша был открыт, и все его чувства и мысли ясно отражались на лице.
"Хороший мальчик", - мельком подумалось Алкмене.
- У тебя хороший сын, басилей, - словно подслушав ее мысли, бросил Амфитрион, глядя на зардевшегося Ифита. - Прошу всех в дом - стол для дорогих гостей уже накрыт.
Мужчины и Алкмена на правах хозяйки дома прошли в мегарон, где Алкмена присела на скамеечку у окна, отговорившись временным недомоганием и отсутствием аппетита, а остальные расположились в креслах подле уставленного яствами стола. Пусть Амфитрион и не был басилеем (а мог быть даже ванактом, если бы не изгнание из Микен), как Эврит или приютивший его в Фивах Креонт, но стол Амфитриона ни изысканностью дорогой посуды, ни разнообразием блюд ничем не уступал столу правителей.