- Не знаю, - честно признался Гермий.
- Не знаешь?! - искренне удивился Алкид. - Нет, Пустышка, ты все-таки прохвост! Как это не знаешь?! Должен знать!
- Во-первых, я никому ничего не должен. А во-вторых, я действительно не знаю. Вы что думаете, провидцы всеведущи? Нет...
И тут Пустышка умолк на полуслове, даже не заметив, что Алкид тоже молчит, каменея лицом и словно прислушиваясь к чему-то.
В сознании Гермия, мешая сосредоточиться, эхом звучал испуганный вскрик: "Во имя Гермеса-Проводника! Что ты хочешь делать с этим ножом, добрый человек?! Остановись!.." Гермий закрыл лицо ладонями и, отрешившись от братьев, попытался сосредоточиться на голосе, призывавшем его где-то там, в лесистых предгорьях Киферона.
- ...Что ты хочешь делать с этим ножом, добрый человек?! Остановись!..
Пожилой пастух с козьей шкурой на плечах испуганно попятился от сурового мужчины в дорогом, вышитом хитоне и плаще, заколотом железной [железо ценилось тогда дороже золота] фибулой.
У ног мужчины лежал сломанный лук, одним концом касаясь сваленных в пирамиду камней; колчана со стрелами, положенного любому лучнику или охотнику, у человека попросту не было.
В руке же незнакомец сжимал широкий, слегка изогнутый нож.
- Не бойся, - спокойно-мертвым голосом ответил мужчина. - Этот нож не для тебя.
И укрепил оружие между камнями острием вверх.
- Видишь эти камни?
- Вижу, - пастух хотел удрать, но что-то удерживало его на месте.
Страх? Любопытство? Жажда наживы?
Глупость?!
- Это жертвенник будущего героя, сына Зевса и Алкмены. На нем я принесу себя в жертву моему ученику... моему бывшему ученику. А тебе я оставлю свою одежду и колесницу с лошадьми - она там, внизу у дороги если ты окажешь мне одну услугу.
- А может, лучше...
- Молчи и слушай! Я не хочу, чтоб моя неприкаянная тень скиталась по земле, не зная покоя и наводя на людей ужас. Поэтому прошу тебя: когда все будет кончено, сожги мое тело, чтобы душа моя мирно упокоилась в Аиде. Согласен?
- Но... зачем тебе умирать? Купи у меня козленка - и мы принесем его в жертву, кому ты скажешь!
- Нет. Я поклялся. И проиграл состязание. Боги помогали мне, но проиграл я, а не боги. Проиграл я, Миртил-лучник, и я исполню клятву. Так ты поможешь мне - или моя тень будет преследовать тебя до конца твоих дней?!
- Конечно, конечно, - поспешно закивал пастух, глядя, как Миртил поворачивается к нему спиной и подходит к жертвеннику, между камнями которого пробился к солнцу зловещий росток, отсвечивающий бронзой широкий и слегка изогнутый на конце.
- ПУСТЫШКА! ПРОСНИСЬ! У НЕГО... У АЛКИДА ОПЯТЬ _Э_Т_О_! СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ! Я НЕ ХОЧУ...
Гермий отнял ладони от лица, и первое, что бросилось ему в глаза бесчувственный, странно скрючившийся Алкид и едва не плачущий Ификл, стоящий над слегка подрагивающим телом брата.
- Пустышка! ОНИ сейчас будут звать его!
"Приступ, - догадался Гермий. - Сейчас у него будет приступ..."
Непонятное волнение охватило Лукавого. Такого с ним давно не случалось. Он хотел увидеть приступ Алкида, для этого он уже больше двух лет сидел в Фивах, но теперь, когда Гермий наконец дождался желаемого - он растерялся. Растерялся, как обычный смертный!
Что бы сейчас ни довелось увидеть Гермию, какое решение ни принял бы он после - ему было страшно принимать это решение в одиночку!
"Хирон! - озарением сверкнула мысль. - Он должен видеть это! Он вне интересов Семьи - идеальный свидетель... Кроме этого, Хирон тоже Кронид, и его слово может что-то значить для папы!"
Гермий подхватил начавшего корчиться в судорогах Алкида на руки, мельком ощутив жар этого маленького тела, в котором, казалось, закипала чудовищная волна, пенясь расплавленным мраком.
- Ификл, держись за мой пояс! Живо!
Ификл не узнал голоса Пустышки, ставшего вдруг жестким и повелительным, но послушно уцепился за пояс друга.
Гермий шагнул вперед, открывая Дромос. Очертания дома, возле которого они стояли, подернулись туманной дымкой; нетерпеливо задрожали крылышки, прорастая из задников сандалий Лукавого...
Шаг.
Другой.
Ификл спотыкается, но пальцы его лишь крепче смыкаются на поясе Пустышки.
Третий шаг они сделали уже на Пелионе.
10
- Где мы? - испуганно спросил Ификл, щурясь от солнца, бившего ему прямо в глаза. - Где это мы, Пустышка?
- На Пелионе, - коротко ответил Гермий, не вдаваясь в объяснения.
- Можжевельником пахнет, - похоже, Ификл сразу и безоговорочно поверил другу-Пустышке и теперь пытался справиться с потрясением. - И еще травой... Алкид, ты слышишь? Мы на Пелионе... ты лучше кричи, Алкид, или дерись со мной, только не лежи вот так, как неживой...
- Заткнись! - оборвал мальчишку Гермий.
Ификл послушно замолчал, сглатывая противный комок, предательски застрявший в горле, и стараясь не сморгнуть повисшую на ресницах слезу но она все-таки слетела, каплей соленой росы упав на стебелек травы, согнувшийся под этой неслыханной тяжестью.
Гермий даже не повернулся к нему, словно Амфитрионова сына больше не существовало на свете. Осторожно опустив наземь бесчувственное тело Алкида, Лукавый направился к кустам маквиса, те внезапно качнулись, расступаясь...
И навстречу Гермию вышел Хирон.
За спиной Лукавого еле слышно ахнул Ификл - что простительно мальчишке-смертному, то позорно для взрослого бога, но и Гермию захотелось отступить на шаг, когда он увидел непривычно-суровое лицо кентавра. Косматые брови Хирона сошлись к переносице, как беременные грозой тучи нависают над горным хребтом, резко очерченный рот отвердел, в раскосых глазах обжигающе играли зарницы; под шелковистой кожей конского крупа и человеческого торса слегка перекатывались валуны мышц, четыре стройные ноги с тонкими бабками словно вросли в землю...
Выпрямившись во весь рост, Хирон был более чем на голову выше Лукавого - Ификлу он вообще должен был показаться гигантом - и Гермию стоило немалого труда припомнить, что он, Гермий-Психопомп - один из Семьи, и бояться ему, в сущности, нечего.
Он попросту разучился бояться, и сейчас это ощущение поразило его своей новизной.
- Вот, - глупо пробормотал Гермий, не в силах отвести взгляд от Хиронова лица. - Вот, Хирон... это мы. Ты же говорил - если с ними, мол, то можно без разрешения...