- Да, я понимаю это, Кронид. У меня больше никогда не будет ничего. Зря ты решил примерить мою шкуру - лучше бы тебе явиться в облике быка... и не к Алкмене. Но Алкмена оплачет меня, а не тебя. Ты разбрасывал то, что называл любовью, свято веря в ее неисчерпаемость, ты оставил мне смятое ложе и усталую жену, а я оставил ей мою ложь во спасение ее жизни и сыновей, звавших Алкмену матерью, а меня отцом, пока ты страдал над иссякшим семенем! Здесь, в роще под Крисами, слепой Тиресий предсказал мне, что я умру в бою - и я умер в бою; что у меня будет наследник - у меня их два, что бы ни говорили по этому поводу люди; что я буду бороться за сына с богом, и сперва победит бог, а потом - я. Кто победил, Громовержец?
Цветок шиповника дернулся на гибкой ветке и, уколов палец Зевса, выскользнул и закачался, играя розовой мякотью лепестков.
- Ты победил, Амфитрион. Сперва - я, когда ты солгал жене и людям, потом - ты, когда я молчал девятнадцать лет, хотя наша общая ложь жгла мне сердце сильнее, чем молнии - руки... но Тиресий сказал тебе не всю правду. Наслаждайся своей победой, ибо ты уходишь вместе с ложью, а я, Зевс-Олимпиец, отец великого героя Алкида - остаюсь! Ну, кто теперь в выигрыше, смертный? Ты умер, и даже я больше ничего не могу сделать для тебя. Может быть, мой брат Аид будет добрее...
Амфитрион еще смотрел на опустевшее бревно, когда кто-то опустил ему руку на плечо.
- Гермий! - обрадовался старый лавагет, обернувшись. - А ты здесь откуда?
- Пойдем, Амфитрион, - Гермий старательно отводил взгляд в сторону, словно нашкодивший воришка. - Пойдем, я провожу тебя... тут недалеко.
- Хорошо, - согласился Амфитрион. - Я ведь все понимаю. Надо значит, надо.
- Нет! - неожиданно выкрикнул Лукавый, очерчивая вокруг себя и Амфитриона круг своим страшно зашипевшим кадуцеем. - Нет, не сразу!.. Пусть вся Семья потом взъестся на меня - но ты должен увидеть! Смотри!
И Амфитрион увидел.
...Он увидел кровавое болото, грязное поле боя, которое осталось за ним, он увидел Алкида, стоящего над телом отца - над ЕГО телом - и рядом с ним Ификла; увидел, поразившись в последний раз, до чего же братья похожи друг на друга... увидел колесо, швырнувшее наземь Арея-Эниалия, увидел глаза оставшихся в живых, услышал дрожь в голосе пленных орхоменцев, когда они вспоминали его имя, имя Амфитриона, сына Алкея, внука Персея, Амфитриона-Изгнанника, Амфитриона-лавагета...
И услышал слова сына, за которого боролся с богом.
- Клянусь своим отцом, - голос Алкида звенел натянутой струной, и воины переглядывались при этих словах, косясь то на тело лавагета, то в хмурое небо, - клянусь своим отцом, что никогда Арей не дождется от меня той жертвы, которую он хочет! Никогда! И если для этого надо, чтобы война забыла мое имя, а я - ее грязь... значит, так тому и быть! Ты слышишь, отец?!
- Слышу, дурачок! - усмехнулся Амфитрион. - Слышу, не кричи... Гермий, как ты думаешь - он выполнит эту клятву?
- Не знаю.
- И я не знаю... Ну что, пошли?
- Пошли...
Ни Гермий, ни Амфитрион не знали тогда, что Алкид будет верен своей клятве ровно пять лет - до того дня, когда жрица дельфийского оракула назовет его Гераклом.
Не знал этого и сам Алкид.
СТАСИМ ПЯТЫЙ
СТРОФА
- ...ты, Лукавый?
Тьма резко светлеет, словно кто-то зажег сразу дюжину масляных светильников.
- Я... дядя.
Тот, кого назвали Лукавым, явно смущен и напуган, хотя и пытается скрыть это.
- Ты провел его в обход Белого Утеса Забвения?
В вопросе кроется ответ.
И намек на гнев, готовый прорваться.
- Да... Владыка.
- И не дал напиться из Леты?
- Да... Старший.
- Ты понимаешь, что будет с тобой, если кто-нибудь из Семьи узнает об этом? Впрочем, я уже узнал. Я спрашиваю - понимаешь?!
- Да... понимаю.
- Отлично. Потому что меня радует твоя понятливость. Потому что я заранее предупредил Харона, чтобы он не брал тень Амфитриона на борт и послал вас обходным путем. Но мой приказ оказался напрасным - племянник вполне достоин своего любимого дядюшки!
Тьма хохочет.
Долго.
Взахлеб.
- Так значит, ты хотел того же, дядя? - радость пойманной птицей трепещет в голосе Лукавого.
- Нет, - смеется тьма. - Потому что я не знаю, чего хотел ты. Подозреваю, что ты и сам не очень-то знаешь, чего хочешь. Ведь ты собирался оставить ему не только память, но и волю к действиям?! Отвечай!
- Ну... вряд ли.
- Врешь - собирался!
- Дядя! При посторонних...
- Не волнуйся. Твой подопечный дремлет с того момента, как я увидел вас. Так и ему, и нам спокойнее. В Эребе герои ни к чему. А ты прикуси-ка язычок и отведи его пока на Пустые Территории!
- На Острова? Но ведь ты...
- Пусть тебя не волнует то, что я намереваюсь делать. А Амфитриону лучше побыть на Островах. Одному. Скажешь Керам, пускай проследят. Так он и не встретится ни с кем, и не угодит случайно в Лету или к Утесу.
Тьма сгущается, собирается в складки и умолкает.
И когда Гермий-Психопомп на цыпочках удалился, ведя за собой безмолвную тень того, кого еще недавно звали Амфитрионом, - Владыка Аид еще долго сидел, задумавшись.
Сегодня они с Гермием нарушили древний закон, который сам Владыка и установил. Поэтому Старшему было невероятно трудно решиться на подобный шаг.
Но все же он решился.
Тени, попав в Эреб, теряют земную память. Это известно всем. Вот только мало кто задумывался: кому это надо и зачем?
Не задумывался над этим и Старший.
Потому что знал.
Если умершим оставить память, они будут стремиться обратно, к живым долюбить, довоевать, достроить, отомстить за собственную смерть, наконец! - всегда найдется что-то, чего человек не успел. Но, вырвавшись из Эреба, тень не способна действовать, как человек. Она - тень.
Она хочет жить, не будучи живой в земном смысле слова.
И станут тени захватывать тела живых, пытаясь подчинить их своей воле. Схватятся не на жизнь, а на смерть, две души в темнице единой плоти, и ужаснутся окружающие, и скоро уже две души вернутся в Эреб, ненавидя одна другую - чтобы снова рваться в мир.